Сама себе "оторвала" опухоль
— Заходите, заходите. Квартира у меня маленькая, но чистая и места всем хватит, — встречает Марина на пороге своей гостинки. Места здесь действительно маловато, зато очень уютно и аккуратно. Шкаф уставлен книгами, большая часть из которых по медицине. На раскладном диван-кровати рисуют в альбоме ее дочери: Катя и Поля. Мы садимся поодаль, и Марина тихо делится наболевшим.
— В груди появилась шишечка, совсем небольшая, но ощутимая. Тогда позвонила в краевой онкологический диспансер, чтобы записаться на первичный прием. Мне сказали, что для этого нужно направление и куча анализов из обычной поликлиники: анализ крови, ЭКГ, флюорография… Анализы я собирала чуть меньше месяца. Я работаю, одна кормлю двоих детей. А кроме этого еще дома успеть надо: покушать приготовить, постирать, погладить. Бытовуха, но от нее никуда не денешься. Поэтому времени на беготню по больницам особо нет. А везде очереди, а где-то и заплатить надо. Следующий раз я позвонила в онкологию в начале июня, когда все нужные бумаги были на руках. Меня записали на следующий месяц. В общей сложности до приема мне нужно было подождать месяц и 10 дней. Шишечка моя уже была размером с вишенку, и ее можно было нащупать пальцами, — продолжает Марина. — Я не знала, доброкачественная у меня опухоль или нет. Не знала, на какой стадии нахожусь. Знаю, что на третьей стадии метастазы, уже находясь в крови и лимфе, могут добраться до мозга. Скорее всего, на время приема я была бы на второй… Но это я сама посчитала и могла ошибиться. Я училась в мединституте на лечебном факультете. Отучилась 4 курса, потом вынуждена была уйти. Вот долго думала и решилась. Обколола новокаином, продезинфицировала всё антисептиком. Сделала скальпелем надрез и аккуратно "оторвала" свою опухоль. Из-за обезболивающего даже ничего не почувствовала. Было, конечно, неприятно. Но без боли. Зашила капроновыми нитками. Возможно, не так красиво, как это сделали бы профессиональные хирурги. Но прочно. Девочек на кухню отправила, но Катя увидела, что я делаю, и осталась помогать.
Вот и сейчас она рядом. Обнимает Марину и тихо шепчет ей на ухо: "Мамочка, я тебя люблю".
— Я увидела, как мама делала уколы здесь, а затем здесь, — показывает мне для наглядности маленьким пальчиком Катерина. — Потом у нее пошла кровь. Она сказала мне, чтобы я не боялась. А потом попросила принести полотенце…
— Я бы и не беспокоила газету, но знаю, что ситуация среди пациентов с онкологией не улучшилась. Моей знакомой требуется срочная госпитализация, но ее записали на прием аж на сентябрь. Не хочется говорить о назревающих последствиях…
Как такое могло произойти?
Ситуацию комментирует Людмила Гурина, и. о. главного врача ГУЗ "Приморский краевой клинический онкологический диспансер":
— У нас существует программа планового обеспечения. То есть происходит всё следующим образом: пациент приходит с направлением из своей поликлиники, регистрируется, а затем, если это требуется, в течение месяца-двух ждет вызова на госпитализацию. На какой бы стадии ни находился больной — на второй или даже на четвертой, — порядок для всех один. На данный момент мы испытываем дефицит коек. Программа государственных гарантий оказания гражданам России бесплатной медицинской помощи у нас не выполняется. Пациентов просто некуда класть для лечения. В этом вся проблема. У нас сейчас очередь стоит с июня. Было бы тут только мое желание, я бы всех уже положила и вылечила. Но, к сожалению, некуда, — рассказывает Людмила Ивановна. — Есть у нас и платный сервис, но туда сейчас тоже очередь. Поэтому "платники" и "бесплатники" находятся в одинаковом положении. Так же хочу отметить, что 70 % пациентов приходят к нам на запущенных стадиях. Из-за этого возникают дополнительные проблемы.
К слову, прокомментировать случай с нашей читательницей в онкологическом диспансере отказались.
— Операцию, которую Марина сделала сама себе, можно сравнить с домашней внутримышечной инъекцией, — говорит Андрей Свиньин, врач маммолог-онколог ГУЗ "Краевой клинический центр специализированных видов медицинской помощи материнства и детства". — Последствия могут быть самые разные. Всё зависит от того, насколько стерильно были обработаны кожа, инструменты. И не совсем понятно, что именно она себе удалила. Опухоли ведь бывают разные: доброкачественные и злокачественные. Марине совершенно необходимо провериться у врача для установления окончательного диагноза. Как специалист, я бы сказал, что у пациента сложилась не совсем адекватная реакция. Но, с человеческой точки зрения, стоит задуматься о том, в каком же отчаянном положении должна оказаться женщина, чтобы самой себе, сидя в домашнем кресле, разрезать грудь. Думаю, сказался момент неведения. Она, наверное, даже не подумала, что это может быть, например, уплотнение на нервной почве, и, как и подавляющее число наших пациентов, сразу решила, что это рак, что всё кончено… Самое ужасное, когда в такие моменты человек не может добиться профессиональной помощи. Сказался еще и психологический момент. Больной звонит в учреждение и ожидает услышать: "Конечно, приходите. Мы обязательно поможем. Всё будет хорошо". А вместо этого…. Скорее всего, она даже не подумала, что и в других медицинских учреждениях есть опытные онкологи. И это заблуждение не только вашей читательницы. Сказывается недостаток информации для больных.
Кстати, мы уже несколько лет ратуем за создание отдельного "маммологического" центра, но пока безрезультатно…
На вопрос о том, а чем же чреваты последствия несвоевременного оказания медицинской помощи, специалисты лишь разводят руками и опускают глаза. Комментарии тут не требуются…
"Они дали клятву Гиппократа и не оставили нам выбора…"
В своем рассказе Марина упоминала о том, как сложно записаться на прием в режиме реального времени и почти невозможно по телефону. Решено было провести свой эксперимент.
Оказалось, что "достучаться" по телефону до диспансера вполне реально в течение двух дней. Звонить по телефону в организации "сложного доступа" — часть работы корреспондента, и я могу это делать очень долго и настойчиво, а вот у реальных больных часто и других забот немало наберется, поэтому люди и опускают руки.
Итак, по телефону с "моей опухолью" (тьфу-тьфу!) мне посоветовали идти со своими проблемами… в ближайшую поликлинику. Там всё расскажут, к какому врачу и за какими анализами, а потом уже, если понадобится, прийти и записаться на первичный прием. То, в какие сроки и средства мне может вылиться потенциальное лечение, на другой стороне провода умолчали. Вся информация только для уже пришедшего лечиться пациента.
Получить талон для приема онколога в регистратуре диспансера тоже непросто. Открывается окошко регистратуры в 7:45, очередь "толчется" уже с пяти. Кто-то занимает и с трех, и с четырех часов ночи. Туго приходится иногородним. Они ночуют прямо рядом с учреждением, в машинах. Подъехав к началу восьмого, я насчитала более 60 человек только перед собой. А талонов, разумеется, количество ограниченное.
— После семи можно и не занимать: всё равно не хватит, — сочувствует женщина рядом со мной. — И такое каждый день, от даты не зависит. Ведь со всего края едут записываться. Тут и больше очереди бывают…
А очередь всё увеличивается. Только и слышно: "Кто крайний?" — "За мной будете". Ждать приходится долго, больные обсуждают свои проблемы, врачей, лекарства. А разговорчивая женщина через полчаса нашего знакомства уже сочувствует, что талон я, скорее всего, из-за позднего прибытия не получу, и советует, как жить дальше. В частности, если понадобится операция, указывает на заведующую, которая "может ускорить процесс". Вознаграждение — вопрос отдельный. "Как договоришься".
У сидящей недалеко пары, видимо семейной, нечаянно подслушиваю:
"Договариваться всегда легче с тем, у кого нет иного выбора. Но если раньше это было характерно для бизнесменов, у которых нет ни совести, ни принципов, то теперь этой формулой пользуются те, кто успел дать клятву Гиппократа. Я считаю, что это как минимум бесчеловечно".
В течение дня пациенты диспансера выходят погулять в полусквер-полулес рядом, посидеть на лавочках. Здесь тоже можно услышать много интересного. Например, что платные одноместные палаты обходятся в 1 000 рублей. А если на двоих, то по 500 с человека…
А что с лекарствами?
— Шприцы и вата всегда в наличии, — усмехается женщина в домашнем халате. Она сидит на лавочке возле диспансера. — Нет, что-то дают, конечно. Но лекарств нужно много. И стоят они дорого. У меня сестра — фармацевт. Удалось договориться, чтобы покупать по цене поставки. А без этого было бы совсем тяжело. Не представляю, где люди деньги берут…
— Койки свободные есть. Я видел несколько штук у нас на этаже, — рассказывает мне прогуливающийся здесь же, возле лечебницы, мужчина. — Я даже спрашивал про них. Говорят, это для тяжелых, кому нужна срочная госпитализация. Для этого всегда должны оставаться свободные места. Как часто поступают тяжелые? Если честно, я таких пока не наблюдал. А койки? Да, койки стоят…
Возможно, конечно, кто-то из опрошенных и слукавил. (Хотя, ни один не догадывался, что разговаривает с корреспондентом газеты.) Но факт остается фактом. Мест катастрофически не хватает. Люди, обнаружившие у себя одно из самых опаснейших заболеваний, стоят в очереди и не могут пройти жизненно необходимое лечение, которое плюс ко всему еще и стоит огромных денег. А ведь при некоторых злокачественных опухолях человек "сгорает" за 2–3 месяца. Но о чем тут говорить, если только на первичный прием запись идет на месяц вперед? Вот и получаются в итоге и "запущенные" стадии, и плачевные результаты. А врачи только разводят руками. "Какие будут последствия?" — "Вы извините, но о последствиях мы вслух не говорим". И их позиция понятна. Медработники свои учреждения не финансируют. А обезумевшие от страха, никому не нужные пациенты тем временем сами себя режут в домашних условиях.
