Когда в интервью меня спрашивают, что лежит в основе моего успеха, я всегда говорю, что это энергия и стремление к получению результата. И лишь недавно я четко осознала, что в основе основ лежит мое бесстрашие. Все предприниматели – бесстрашны и готовы рисковать. И в моей жизни было много ситуаций, когда мое бесстрашие, резкая аккумуляция, концентрация, собранность помогали избежать страшных последствий.
Человек рождается со своим характером и предрасположенностями, а в процессе жизни в социуме уже только это корректирует: либо задавливает, либо развивает. Сама я родилась очень безбашенной - и это стало большой проблемой для моих родителей. В пять лет я смело садилась за руль папиного трехколесного мотоцикла (папа сзади) и ехала по дороге на глазах у изумленных зрителей.
В шесть лет я могла собраться и на электричке одна поехать к бабушке в соседний город. Когда мне было 13 лет, моя подруга уехала в Комсомольск-на-Амуре, и я решила самостоятельно съездить к ней в гости. И родители меня отпустили – что сейчас меня, маму и бабушку, особенно удивляет.
Я родилась в поселке в Амурской области, где не было ни кружков, ни секций. Всю информацию о мире мы получали случайным образом. Благо, у моих родителей была возможность ездить в отпуск в Крым и я очень жадно все впитывала и повторяла. Вижу, что дети танцуют – значит и я тоже смогу. И сомнений никогда никаких не было: вижу, что могу – значит могу.
Моя любовь к сцене, к публичности – еще один показатель врожденного бесстрашия. Обычно люди миллион тренингов проходят, чтобы преодолеть комплекс публичных выступлений. У меня такого комплекса не было никогда.Я была маленького роста, меня звали «кыш и два портфеля», и мне нужно было каким-то образом завоевывать этот мир.
И я завоевывала: включала проигрыватель с песнями Аллы Борисовны Пугачевой, залазила на забор и пела. И пела так громко, что все соседи слышали.
В шесть лет в моей жизни появился телевизор, по которому показывали балет и художественную гимнастику, и я решила, что это самые культовые искусства, которыми тоже нужно овладеть. Я самостоятельно научилась садиться на шпагат и крутить колесо. А это было не так просто.
Я собирала всех соседей, усаживала и говорила: смотрите, сейчас будет концерт, выбегала, делала колесо и из него садилась на шпагат – это было страшно эффектно. Все говорили: господи, какая ты талантливая. А мне больше ничего не было нужно. И если бы мне сказали в этот момент прыгнуть с крыши на шпагат – я бы это сделала без раздумий.
Когда я уже училась в школе, унас проходил конкурс художественной самодеятельности в Доме культуры. Я к тому времени уже освоила ленту, придумала сама номер и с ним вышла на сцену. Выступила, мне классно, в зале восторженно хлопают на бис. Я тогда понимала, что когда на бис, значит нужно исполнить еще раз… В общем, я выходила до тех пор, пока тренер по физкультуре не вышла на сцену и за руку меня не увела. Зрители на это устроили настоящую овацию, я вырвалась от учителя и опять села на шпагат.
В 12 лет мы с родителями переехали в Якутию. Возраст – близкий к переходному, когда особенно важно отвоевывать место под солнцем. Там, дома, я была безусловным лидером, здесь мне снова необходимо было преодолеть сопротивление среды. Мы переехали в городской квартал, где было несколько пятиэтажных домов и на общей площадке гуляли такие же дети, как и я.
Дети – они ведь как животные: либо примут в стаю, либо нет, а мне нужно было не только присоединиться, но и стать лидером. Я вышла и сразу столкнулась с мальчиком - предводителем компании, который поприветствовал меня что-то типа: а, новенькая вышла. В ответ я разбила ему нос и забрала у него мяч – в общем, побила вожака и стая меня приняла к себе.
Я всегда была отличницей, но успевала дебоширить, потому что в этом возрасте лидерами становятся более девиантные дети, способные на смелый, отчаянный поступок. Тогда учеба вообще не воспринималась как что-то главное, главное – когда тебя уважают твои друзья, а еще лучше - взрослые ребята.
В 17 лет я думала, что буду врачом. Меня привлекала медицина, особенно хирургия. Потому что когда ты приходил в больницу, самые главные люди были те, кто в белых халатах. И хотя я жила в маленьком городе Якутии, горизонты у меня были большие – я собиралась в Москву поступать в самый рейтинговый институт. Но так как до Москвы мне не дали добраться, то я поехала во Владивосток (на карте СССР, которая висела у меня в комнате, это была другая крайняя точка).
До Владивостока в поезде я ехала двое суток, купе со мной делила пожилая супружеская пара, и за это время я рассказала им не только всю свою историю, но и историю своей семьи и ближайших родственников. И я никогда не забуду, как перед расставанием бабушка сказала мне: ты знаешь, у меня такое чувство, что у тебя все здесь получится. Я не знаю, почему этот момент оказался для меня таким запоминающимся, но видимо тогда я собирала любые ниточки, за которые мне можно было зацепиться.
Я приехала во Владивосток, подготовленная сдавать экзамен по профилирующему предмету – биология, то, что нужно было в Москве. А здесь выяснилось, что профилирующий предмет химия. К ней я не готовилась, и свои способности оценивала адекватно. Я четко понимала, что могу только выступать. По телевизору я видела политиков, выступающих с трибуны – и это было очень привлекательно. Петь, танцевать я уже умела, а вот выступать на трибуне – нет. И так как я знала, что у большинства политиков либо юридическое, либо историческое образование, то я выбрала исторический факультет.
Я поступила и у меня начался сложный период взросления. Родители до сих пор не знают некоторых тонких подробностей. Что, например, 25 октября, когда всех посвящали в студенты, меня выгнали из общежития и потом я с чемоданом гуляла по железнодорожному вокзалу. Удивительно вспомнить, ведь это был 1986 год, когда во Владивостоке по ночам происходили жуткие вещи. Видимо, Бог посмотрел на меня сверху и решил, что меня нужно держать подальше от всего такого.
На втором курсе у нас началась медицина. Мы ходили в морг, и для большинства студентов это был шок – историки были не готовы контактировать с трупами, три четвертых группы падали в обморок.
А для меня это была еще одна необычная площадка для прокачки. К трупам я относилась спокойно, в детстве любила гулять по кладбищам, размышлять о судьбах похороненных людей – удивляли ранние смерти, детские смерти, а та, потусторонняя жизнь меня абсолютно не пугала. И когда на занятии понадобилось препарировать десятидневного мальчика, я сказала: «а можно я попробую?», чем ввергла в шок не только своих однокурсников и преподавателя, но и работников морга.
Ребенок умер от асфиксии, поэтому ножницами нужно было аккуратно вскрыть грудную клетку, чтобы посмотреть состояние легких. Врачу, который мне это все объяснял, самому стало плохо. Мне было нормально – у меня было полное сосредоточение на цели.
Я разрезала, мы поставили диагноз, я аккуратно зашила, потом повернулась и увидела, что вся аудитория в шоке – кроме меня. Наверное, я настолько увлеклась процессом работы, что мыслей, что я режу ребенка, у меня не было. После этого занятия ко мне подошел хирург и предложил сменить профессию с историка на медика. И хотя предложение мне безумно польстило – я была рада, что сама первой увидела в себе такие задатки, переходить на медицину я не стала.
Я закончила исторический факультет, вышла замуж, родила ребенка, и у меня начались внутренние бури, мне перестало нравится, как я живу, мне хотелось реализоваться, хотелось что-то делать. И я поступила на психологию. У меня есть такая черта, что когда я что-то чувствую, но не могу найти ответ, я иду учиться. Я закончила очное отделение с красным дипломом, опять получив инструмент для управления аудиторией.
Все мои подружки были мужние жены – занимались детьми, хозяйством, и вечерние променады по кафе были для нас историей номер один. А тут приходит знаток психологии, магистр человеческих душ, отношений, семейных трагедий, конфликтов – боже мой, все мне задавали вопросы, а я объясняла, что и как. То есть стремление уже было не только заполучить аудиторию, но и научить ее. Так, постепенно я дошла до пиара.
Первый мой опыт в пиаре - губернаторская выборная кампания в Магадане, хотя тогда я вообще не имела понятия, что такое выборная кампания. Меня позвали потому, что в команде не хватало энергии. А муж мой наоборот настолько уже устал от моей энергии, что готов был меня хоть в Заполярье отправить.
И дело было так: сегодня мне позвонили, а завтра я уже улетела. В местной школе я собрала агитаторов, их было человек сто, залезла на парту и двинула кандидата так, что он мне потом сказал: "Я бы сам за себя проголосовал".
Потом у меня была дума, а потом я попала в предвыборную кампанию к Павлу Пацвальду, и на этом замечательном человеке количественные изменения перешли в качественные, моя энергия нашла достойное применение. В 12 ночи мне мог позвонить начальник штаба и сказать: утром нам нужна белая лошадь.
И в моем понимании это было нормально: утром у них была белая лошадь, и неважно, как я ее искала. И таких приколов было очень много. Кампания прошла, и Павел Владимирович предложил мне стать его замом по связям с общественностью. Соглашаться идти работать, не имея никакого рабочего опыта, было большим риском.
Чем я до этого занималась? Ну, "Mary Kay" занималась, потому что подружка занималась. Ну, туризмом - свозила группу в 40 человек в Таиланд – хватило выше крыши. А тут было все по-настоящему, с трудовой книжкой, в которой на тот момент была одна запись – уборщица, потому что в 16 лет я пошла так денег подзаработать. Там я попала в новый большой коллектив, но целеполагание – быть в центре внимания не покидало меня ни на минуту.
Павел Пацвальд очень много меня тренировала, вложил в меня очень много правильных вещей, я вообще считаю его бизнес-папой, но через год колобок укатился и от него – мне нужна была самостоятельность.
У меня никогда нет страха перед неизвестностью, потому что есть базовое понимание, что я все равно найду выход. И вот это понимание всегда поддерживает меня при выборе рискованных, даже на первый взгляд, бездумных поступков. Потому что по-другому я бы, наверное, уже умерла.
У меня вообще очень жесткая позиция: оправдание – только смерть. А если я жива, значит, я должна жить. Именно жить, а не существовать. Слово «существовать» для меня не приемлемо. А в слово «жить» я вкладывала понимание – ярко, хорошо, с достатком. Усредненное состояние – не для меня.
Что мне помогает в жизни: бесстрашие и целеполагание. Мне не важно: короткое плечо будет или длинное, мне нужно понимать, что я делаю и для чего. И если я это понимаю, то я расслабляюсь: если у меня не получится, значит, мне это и не надо. Если я вижу, когда бежать, я бегу и мне не страшно.
Если я не понимаю, куда я бегу, мне хватает сил остановиться и ждать – и это мне тоже не страшно.
Я кардинально меняю собственные поведенческие модели: бежать я буду или остановлюсь – это не повлияет на результат, в котором я безусловно уверена.
Моя самоуверенность –это жизнеспособная самоуверенность, которая приводит не к циничному жизнеполаганию, а к максимальной степени жизнеутверждения и получению результата. Если я в себе уверена – я, по-любому, создам условия, чтобы и остальные были уверены в этом. И люди верят. Меня посещают разные идеи, и с точки зрения обыденной логики некоторые могутпоказаться страшноватыми.
Понятие и ощущения риска у меня возникает уже пост-фактум. Когда ты совершаешь какое-то действие, которое впоследствии назовешь риском, то в момент его совершения степень оценки снижена. Потому что вся энергия, весь ум, весь потенциал заточен на минимизацию этого риска. Нет времени, чтобы оценить: риск это или не риск.
Что такое интуиция? Это сочетание опыта и знаний. Когда у тебя уже есть определенные знания и опыт, и ты выходишь за зону комфорта, уверенный, что у тебя хороший тыл и хорошая основа, интуиция тебя не подведет. Но это не значит, что ты безбашенный. Это всегда балансирующее состояние 24-х часовой готовности, понимания, что могут быть нюансы.
И если ты предполагал, а жизнь предоставляет несколько другие вещи, то это не страшно, потому что ты уверен, что твоя жизнь должна быть хорошей. Остальное – ерунда и рассыпается, как карточный домик.
Если я сталкиваюсь с проблемой и бьюсь головой в стену, я всегда делаю шаг назад, смотрю и вижу, как стена передо мной разрушается. Это вот мой принцип – шаг назад, два вперед. Нельзя долбиться в непробиваемую стену, нужно отойти, оценить свои возможности, продумать путь, который разрушит стену перед тобой. Ни разу еще не ошибалась.
Нет ничего горше, чем упущенная возможность и нет ничего драйвовее, чем использованная возможность, которая пошла чуть-чуть не так.
У меня всегда есть две корзинки: успеха и опыта, они обе взаимопереливающиеся. Что-то не получилось – перешло в опыт, получилось – отправилось в успех. У меня нет негативной реакции на какие-то последствия. Меня ничего не убивает, поэтому птица феникс вытатуирована у меня на плече.
Нет такого склада, где хранится энергия. Вся энергия в твоей голове, в твоем миропонимании. Нет ничего сильнее человека, я считаю. И если человек способен себя регенерировать, способен себя поднимать, если он любит жизнь во всех ее проявлениях, то у него не будет сундука неудач, все будет либо опыт, либо успех. И при такой позиции невозможно себе позволить ощущение: все, моя жизнь пропала, какой провал.
А энергия – это такая зацикленная формула, чем ты больше отдаешь, тем у тебя больше появляется, чем больше ты делаешь, тем больше у тебя возможностей.
У меня в жизни все хорошо. Быть чем-то недовольным – только Бога гневить. Я вообще не понимаю, как можно быть несчастным в этой жизни. Жизнь – это вообще вечный драйв.
