Хай пипл, с вами Иван Александрович Хлестаков, тиктокер из Петербурга

7 августа 2023. Премьера спектакля по бессмертной комедии Николая Васильевича Гоголя "Ревизор" (12+) состоялась в Приморском краевом театре кукол. Спектакль для вечернего репертуара с несколько загадочным названием "РЕВиЗОР" (16+) поставлен режиссером Антониной Добролюбовой, художественным руководителем Сахалинского театра кукол и Заслуженным работником культуры РФ, и представляет собой довольно оригинальную версию классического произведения. И дело не только в том, что главных персонажей изображают и люди, и куклы, которые в свою очередь изображают насекомых, но и в самой концепции постановки. О чувствах, которые будит спектакль, и о мыслях, им рождаемых, рассказывает обозреватель ИА PrimaMediaАлександр Куликов.

Сказ про то, как Николай Васильевич Гоголь "Ревизора" написал, а потом как бы даже и пожалел об этом

Представьте себе, что на дворе 1835 год. Вы молодой литератор, зовут вас Николай Васильевич Гоголь-Яновский или попросту Гоголь, 3 года назад вы приехали из Малороссии в Санкт-Петербург. Сейчас вам всего 25 с небольшим года, а вы уже являетесь автором популярных "Вечеров на хуторе близ Диканьки", вхожи в столичные литературные круги, водите знакомство со многими влиятельными людьми, например, Василием Андреевичем Жуковским, учителем царских детей, действительным членом Императорской Российской академии, почетным членом Императорской Академии наук, без пяти минут Тайным советником, который в знак особой приветливости вас ласково "Гогольком" зовет. Да что Жуковский! Вы с самим Пушкиным Александром Сергеевичем на дружеской ноге. Бывало, спросите его: "Ну что, брат Пушкин?" А он: "Да так, брат. Так как‑то всё…" Известное дело, большой оригинал.

И вот этот самый Пушкин рассказывает вам одну презабавную историю о каком-то господине, который, проезжая через Нижегородскую губернию, именно городок Устюжна, выдал себя за чиновника министерства и обобрал на круг всех тамошних жителей. Или то с самим Александром Сергеевичем было? Но только не в Нижегородской, а в Орловской области, в городке Малоархангельске, где он остановился вечером на постоялом дворе, а городские чиновники вдруг решили, что это с ревизией приехало большое столичное начальство, генерал, не менее, и заявились на постоялые двор поутру при полном параде, в орденах и нафабренных усах с докладом-с. А Александр Сергеевич, любивший поспать и потому весьма раздраженный этакой  анделикатесс, велел своему слуге: "Гони их в шею, дураков!"

Вот и предложил вам Пушкин: "Николай Васильевич, а напишите-ка на этот сюжет какую-нибудь смешную комедию. Ей-богу, у вас получится. Назовите как-нибудь попросту. "Новейший Тартюф", например. Или еще проще — "Ревизор"! Да-да, именно "Ревизор" — хлестко и запоминается. Я бы сам взялся, если бы не "История Пугачева". Сами понимаете, вещь серьезная, здесь не до шуток".

Не до шуток, говорите, Александр Сергеевич? Да ведь и мы шутить не любим. Напишем такое, что вся Россия зайдется от хохота. Но прежде всего с жанром надо определиться.

Комедия положений? Комедия характеров? Комедия дидактическая? Комедия общественная? А может, и то, и другое, и третье. И самое главное, кто у нас будет положительный герой?

Может быть кто-нибудь из чиновников? Какой-нибудь Честин. Да нет, не выйдет, пожалуй. Честина они давно бы "скушали". В том-то и дело, что все они, начиная Городничим и заканчивая Гибнером, одного поля ягодки. Городничий — хитрец и мошенник. Земляника — проныра и плут. Уховертов — грубиян и пьяница. Остальные не лучше. Один — дурак, другой — сплетник, третий — взятки борзыми щенками берет.

А, может, положительный герой — это Хлестаков? Притворяется болтуном и повесой, а сам внимательно следит за каждым, а потом — хлоп! — в железы и в Сибирь, на каторгу. Да нет, чушь какая-то получается. Пародия на Гамлета.  

Эх, бросить все к чертовой матери! Да этот супостат, Александр Сергеевич, не велит. Пишите-пишите! А как ему перечить? Такой человек! Гений! За что ни возьмется — во всем успех, хоть в поэзии, хоть в картах. Да и легкость в мыслях необыкновенная. А не списать ли Хлестакова с Александра Сергеевича? А? В какой-то мере, конечно, да он и не обидится. Сам пошутить любит. В конце концов, нечего на зеркало пенять, коли рожа крива.

Странная всё-таки пиеса получается. Как ни пиши, всё едино: какие-то свиные рыла наружу вылезают. И по-другому никак. Само собою так получается. Возьми каждого в отдельности — и добр, может быть, причем совершенно бескорыстно, и чадолюбив, и в пороках особых не замечен (так, грешки малые, как у всех), а собери их вместе: свиные, собачьи, козлиные, дрофиные, лошадиные рыла — все повытягивались и вот так и лезут целоваться. Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!..

Да и то сказать, у Фонвизина в "Недоросли" все — кромешные дураки, один Стародум — хорош. Всех разоблачает, всех поучает. Да не велика же доблесть — дурака разоблачить. Дурак, он и так виден, без разоблачения.

А вот попробуй разоблачить дурака в умном, хорошем человеке, оно, пожалуй, и потруднее, и поинтереснее, и полезнее. Да! Вот так собрать в одну кучу всё дурное в России, какое известно, все несправедливости, какие делаются в тех местах и в тех случаях, где больше всего требуется от человека справедливости, и за одним разом посмеяться над всем. И, стало быть, и над всеми, и над самим собой в том числе!

Вот так и запишите, чтоб не позабыть: "Смех — это единственное честное лицо в комедии".

И вот комедия написана, и читана у Василия Андреевича Жуковского в присутствии большого числа литераторов, и Пушкин среди них, и друг его Вяземский Петр Андреевич. И Жуковский с Пушкиным в полном восхищении, а последний от смеха едва ли не по полу катается. Благодать! А что там всякие Розены и Кукольники рожи воротят, то и черт с ними.

Однако, чтобы перенести "Ревизора" на сцену, пришлось попотеть. Спасибо Жуковскому — сумел убедить императора, что в комедии нет ничего неблагонадежного, что это только веселая насмешка над плохими провинциальными чиновниками. И государь соизволил позволить и даже вместе с наследником почтил своим присутствием премьеру в Александринском театре. И, говорят, от души хохотал, а после спектакля громко, чтоб все слышали, провозгласил: "Тут всем досталось, а больше всего — мне!"

И пьесу не стал запрещать, а только повелел написать другую, под названием "Настоящий ревизор" (12+), на тот же самый сюжет, но с другим финалом, где настоящий ревизор воздает всем казнокрадам и взяточникам по заслугам. И вот уже в том же, 1836 году, когда состоялась премьера вашего, Николай Василевич, "Ревизора", альтернативная комедия демонстрируется и в Санкт-Петербурге, и в Москве.

Но даже не в этом дело. Главная беда в том, что премьера вашего "Ревизора" не удалась совершенно. Актеры ни на волос не поняли, кого и как им надо играть. Особенно, Дюр, сыгравший Хлестакова. Какого-то водевильного шалуна изобразил, шута балаганного. В Москве, вроде получше вышло, там Щепкин Михайло Семенович, замечательно Городничего исполнил. Но, как говорится, один в поле не воин.

И начинает вас точить червь сомнения. А для чего, собственно говоря, всё это затевалось? Где стыд от того, каким увидел себя в том прямом и честном зеркале? Где отчаяние от того, что пропали попусту утраченные годы? Где раскаяние? Где желание очиститься, встать на путь добра?

Действие, произведенное пьесой, было большое и шумное. И все против вас. Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для вас нет ничего святого, когда вы дерзнули так говорить о служащих людях. Полицейские против вас, купцы против вас, литераторы против вас… Всё против вас. Ну, теперь-то вы видите, значит быть комическим писателем. Малейший признак истины — и против тебя восстают, и не один человек, а целые сословия!

А потом как будто морок какой находит. Первый том "Мертвых душ" пишите — все плохи, все разбойники и мошенники (мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет), все христопродавцы, все какие-то прорехи на человечестве. Один только и есть порядочный человек — прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья!

А как славно раньше писалось! Какие приятные, веселые и милые герои выходили: кузнец Вакула, Оксана, отец ее Чуб, Солоха (даром что ведьма), да тот же Черт, даже государыня императрица. Или казаки, лыцари степные. Или вот Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна Товстогуб. А сейчас?

Что с душой творится? Что не так сделал? С тем же "Ревизором" почему так вышло. Всё вроде бы ясно, как Божий день. Вот вам собрание всех грехов человеческих. А где судия? Где наказание? Да во же оно, прямо перед глазами — немая сцена. Всех греховодника будто громом небесным поразило. Все остолбенели, как будто Горгона Медуза на них взглянула. Да неужто непонятно, что произошло. Надо бы объясниться с почтенной публикой.

И в 1846 году, спустя 10 лет после премьеры, вы пишете финал к постановке, которую Щепкин готовит в Москве, — "Развязку "Ревизора", с тем чтобы Щепкин уже не как Городничий, а как актер, его уже сыгравший, вышел на авансцену и прочел монолог, всё разъясняющий:

Всмотритесь-ка пристально в этот город, который выведен в пьесе: все до единого согласны, что этакого города нет во всей России, не слыхано, чтобы где были у нас чиновники все до единого такие уроды; хоть два, хоть три бывает честных, а здесь ни одного. Словом, такого города нет. Не так ли? Ну, а чтó, если это наш же душевный город, и сидит он у всякого из нас? Нет, взглянем на себя не глазами светского человека, — ведь не светский человек произнесет над нами суд, — взглянем хоть сколько-нибудь на себя глазами Того, Кто позовет на очную ставку всех людей, перед Которым и наилучшие из нас, не позабудьте этого, потупят от стыда в землю глаза свои, да и посмотрим, достанет ли у кого-нибудь из нас тогда духу спросить: „Да разве у меня рожа крива?“

И далее:

Что ни говори, но страшен тот ревизор, который ждет нас у дверей гроба. Будто не знаете, кто этот ревизор? Что прикидываться? Ревизор этот — наша проснувшаяся совесть, которая заставит нас вдруг и разом взглянуть во все глаза на самих себя. Перед этим ревизором ничто не укроется, потому что по Именному Высшему повеленью он послан и возвестится о нем тогда, когда уже и шагу нельзя будет сделать назад. Вдруг откроется перед тобою, в тебе же, такое страшилище, что от ужаса подымется волос. Лучше ж сделать ревизовку всему, что ни есть в нас, в начале жизни, а не в конце ее".

И в конце концов:

Клянусь, душевный город наш стóит того, чтобы подумать о нем, как думает добрый государь о своем государстве. Благородно и строго, как он изгоняет из земли своей лихоимцев, изгоним наших душевных лихоимцев! Есть средство, есть бич, которым можно выгнать их. Смехом, мои благородные соотечественники! Смехом, которого так боятся все низкие наши страсти! Смехом, который создан на то, чтобы смеяться над всем, что позорит истинную красоту человека. Возвратим смеху его настоящее значенье!.. Таким же точно образом, как посмеялись над мерзостью в другом человеке, посмеемся великодушно над мерзостью собственной, какую в себе ни отыщем!

Отказался Щепкин Михаил Семенович. Не стал монолога читать. Плохо, сказал, когда автор, произведение написавший, после начинает объяснять, что он имел в виду. Всё уже сказано самим произведением. Слово не воробей. Уж как получилось, так получилось. Всяк теперь по-своему понимает. Это как с лужей миргородской. Один обойдет, другой перепрыгнет, а третий, глядишь, яко посуху.

Может быть, потом. Когда-нибудь. В другом совершенно месте. На краю земли, куда еще и почтовые-то не скачут. В городе, которого и нет еще на карте, на ста семи холмах стоящем с золотым мостом у самого моря-окияна. Может быть, там когда-нибудь сей монолог не прозвучит даже, но хотя бы помстится, помыслится, проявится мысленно прочтется...  И все поймут, кто на самом деле тот Настоящий Ревизор, тот самый, единственный на все времена...

Люди и насекомые 

А между тем зрители, пришедшие пораньше на премьеру "РЕВиЗОРа" в Приморский краевой театр кукол, даже не догадываются, какая роль уготована молчаливой, одетой по-богомольному, то есть в скромные закрытые одежды и с платком на голове, оставляющим открытым только лицо, да и то не всё. Вместе с человеком служивого звания, судя по его наряду, встречает она зрителей прямо в холле с колокольчиком в руках, которым она дает первый, потом второй, а потом и третий звонок. Но это уже в зале, когда все начинают рассаживаются по местам, сличают билеты, громко перекликаются и разговаривают. А на сцене заканчивается почему-то уборка, люди, одетые то в черные форменные куртки, черные брюки, черные фуражки с твердым козырьком и гербом города N, надо полагать, то ди дворники, то ли управдомы (вспомнилось из Галича: "В серой мартовской кадрили снега и дождя управдомы хоронили своего вождя") подбирают и укладывают в цинковые ведра клочки бумаги. И совершенно не смущаются наличием в зале каких-то посторонних людей. А что стесняться? Да и нет никаких посторонних — все свои.

И потом на протяжении всего спектакля то там, то здесь, то сейчас, то потом, появляется на сцене молчаливая Блаженная (так поименован персонаж, которого как бы нет у Гоголя). То видимо, то невидимо. И в антракте не уходит со сцены, стоит со своим колокольчиком, пока зрители ходят и выходят. И начинает казаться, что в ее молчаливом присутствии происходят все события, описанные Гоголем: совещание у Городничего ("Я пригласил вас, господа, с тем чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор"), голодные томления Хлестакова в гостинице ("Мне очень есть хочется; я не шутя это говорю"), обед у Городничего ("А один раз меня даже приняли за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем"), получение Хлестаковым взяток с чиновников ("Сделайте милость, Артемий Филиппович, со мной странный случай: в дороге совершенно поиздержался. Нет ли у вас взаймы денег — рублей четыреста?"), чтение разоблачительного письма ("Ну что было в этом вертопрахе похожего на ревизора?"), немая сцена... в которой Блаженная, явившись к чиновникам, стоящим полукругом, со свечой в руках, нарушила обет молчания покаянной молитвой, а ни в ответ стали рты раскрывать — то ли поют, то ли пытаются, то ли слова нужные подбирают, уж не эти ли:

Что ни говори, но страшен тот ревизор, который ждет нас у дверей гроба. Будто не знаете, кто этот ревизор? Что прикидываться? Ревизор этот — наша проснувшаяся совесть, которая заставит нас вдруг и разом взглянуть во все глаза на самих себя. Перед этим ревизором ничто не укроется, потому что по Именному Высшему повеленью он послан и возвестится о нем тогда, когда уже и шагу нельзя будет сделать назад. Вдруг откроется перед тобою, в тебе же, такое страшилище, что от ужаса подымется волос.

Ужас! Не смех, на который вы уповали, Николай Васильевич, который называли бичом, способным изгнать из нас наших собственных душевным лихоимцев, которому призывали возвратить ему настоящее значение, дабы посмеяться, равно как над мерзостью в другом человеке, над мерзостью собственной, какую в себе ни отыщем. Ибо объектом смеха так или иначе является лишь один из нас, козел отпущения, дурак, на которого все с облегчением и сваливают все пороки. Да у вас же самого в "Ревизоре" таков Городничий, и сам это понимает: "Вот смотрите, смотрите, весь мир, все христианство, все смотрите, как одурачен городничий! Дурака ему, дурака, старому подлецу! "

И не возникает у такого козла отпущения, дурака, никакого чувства раскаяния и желания измениться, стать лучше, а возникает только чувство мести: "Я бы всех этих бумагомарак! У, щелкоперы, либералы проклятые! Чертово семя! Узлом бы вас всех завязал, в муку бы стер вас всех да черту в подкладку!"

Другое дело страх. Страх разоблачения: "Вон он теперь по всей дороге заливает колокольчиком! Разнесет по всему свету историю. Мало того что пойдешь в посмешище — найдется щелкопер, бумагомарака, в комедию тебя вставит". Страх утратить существующие служебное и общественное положение, на котором зиждется жизненное благополучие.

А у людей совестливых, старающихся жить честно, — свои страхи. Страх подвести людей, которых он уважает и любит. Страх совершить в их глазах низкий поступок. Страх упасть в собственных глазах.

И равно для всех есть еще (должен быть) страх некоего Высшего суда, который и мысли, и дела знает наперед. И сколько веревочке не виться, а конец близок. И сколько не откупайся от явных и мнимых ревизоров, таких же, как ты, людей со своими грешками и слабостями, а час окончательной расплаты всё равно наступит (от ревизора откупишься, от своей совести — нет).

И вот в предвкушении этого часа многие лихоимцы, возможно, испугаются и вернуться в человеческое состояние. Поскольку (и этому есть немало подтверждений), человек, испытывающий боль и страх, становится тем самым человеком, которым предписано ему быть от Природы, или от Бога (называй, как хочешь).

В спектакле эта мысль подчеркивается (не важно как — по задумке режиссера или по ощущениям зрителя) тем, что персонажей комедии исполняют и люди, и куклы.

Причем куклы выбраны планшетные, и это не случайно. Как рассказали режиссер-постановщик Антонина Добролюбова и сценограф Лариса Микина-Прободяк на пресс-конференции, предшествующей первым премьерным показам, марионетки потребовали бы какой-то красоты обращения с ними. А вот планшетные, или паркетные, как их еще называют, в данном случае точно совпадают с концепцией спектакля.  

Чиновники, пресмыкающиеся перед Хлестаковым, помимо человеческого обличия, имеют душевное (кукольное) воплощение. И это воплощение ужасно и отвратно, ибо представляет собой какое-нибудь мерзкое насекомое — муху, жука, гусеницу и прочее. То есть существа, что испокон веков вызывают у людей отвращение и ассоциации с мусорками, свалками и выгребными ямами.

Вот почему в подзаголовке спектакль назван ужасным. Не в том смысле, что плохо поставлен или плохо сыгран. По этой части со спектаклем всё в порядке. Режиссерская концепция продумана и неукоснительно выполняется. Актеры играют так, как надо, без проблем переходя из одного состояние в другое (хорошо постаралась хореограф Татьяна Домовидова). Интересна игра со светом, которую предлагает художник по свету Большого театра Елена Древалёва, специально приглашенная на эту постановку. Колеблющиеся в лучах декорации вдруг напоминают о граде Китеже, уходящем под воду. И думаешь: "Может, и правда, этот уездный город N, должен погрузиться в пучины озера, достичь самого дна и там очиститься".

Но в спектакле есть и просто люди — Блаженная, слуги, в том числе слуга Хлестакова Осип, купцы, которые приходят к Хлестакову, чтобы пожаловаться на беспредел, творимый Городничим.

А что Хлестаков? У него есть свой "мерзкий тотем" — мотылек. И вот что интересно (не знаю только, мне так показалось, или это режиссерская задумка): актеры, исполняющие роли чиновников, держат куклы высоко, почти у самого лица (а иногда используют их как верховые, благо декорация позволяет кукловодам скрыться на время), а вот мотылек Хлестакова всё время находится ниже лица. Мол, не всё для него еще потеряно, — есть еще возможность перейти в человеческое состояние. И, кстати, в немой сцене чиновники уже без кукол, стало быть, уже люди, а не насекомые. А Хлестаков так и остался мотыльком, полетевшим дальше собирать новый нектар для меда удовольствий (оказывается, есть мотыльки, сфинксы, которые способны производить мед из добытого ими нектара).  

Слово о Хлестакове, великом и ужасном 

Да, образ Хлестакова при всей его видимой простоте подобен сфинксу, разгадать которого не так-то просто.

Ну, вот, например, пишет Гоголь в письме Щепкину:

Есть ещё трудней роль во всей пиесе — роль Хлестакова. Я не знаю, выберете ли вы для неё артиста. Боже сохрани, ее будут играть с обыкновенными фарсами, как играют хвастунов и повес театральных. Он просто глуп, болтает потому только, что видит, что его расположены слушать; врет, потому что плотно позавтракал и выпил порядочного вина. Вертляв он тогда только когда подъезжает к дамам. Сцена, в которой он завирается, должна обратить особое внимание. Каждое слово его, то есть фраза или речение, есть экспромт совершенно неожиданный и потому должно выражаться отрывисто. Не должно упускать из виду, что к концу этой сцены начинает его мало-помалу разбирать. Но он вовсе не должен шататься на стуле; он должен только раскраснеться и выражаться еще неожиданнее и, чем далее, громче и громче. Я сильно боюсь за эту роль. Она и здесь (в Санкт-Петербурге — А.К.) была исполнена плохо, потому что для неё нужен решительный талант.

Чего, казалось бы, проще, ан нет. Либо не получается по Гоголю, либо кажется, что и не надо так, неинтересно. Мол, образ Хлестакова несколько глубже — покопаться надо.

В 1952 году режиссер Владимир Петров поставил фильм "Ревизор" (12+), в котором роль Хлестакова исполнял, будучи студентом Ленинградского театрального института имени А.Н. Островского, совсем еще молодой Игорь Горбачев (пожалуй, единственный случай, когда Хлестакова играл его сверстник). По мнению критиков, роль молодому актеру удалась, ему удалось максимально приблизится к тому, чего хотел Гоголь. Правда, нашлись те, кто посчитал, что Горбачев несколько перегнул палку, — наполнил образ Хлестакова собственным обаянием, придав тем самым герою положительные черты.  

Обаяние. Именно обаяние, актерское, да и заложенное в самом образе Хлестакова (а иначе, как бы он окрутил жену и дочь Городничего), заставляет зрителей смотреть на его поведение как на милую шутку, тем паче что изгаляется он над людьми, достойными порицания и посмеяния.

Обаятелен Андрей Миронов в "Ревизоре" (12+) Театра сатиры, поставленном Валентином Плучеком в 1972 году. Причем обаяние это накапливалось годами и многими ролями, сыгранными актером. Зритель ждал именно такого Хлестакова и получил его. Другое дело, зачем? Смотришь сегодня фильм, снятый по спектаклю в 1982 году, и как-то даже скучно становится. Ушло времечко, ушло...

Обаяние Олега Даля, его особую харизму, может быть, хотел использовать Леонид Гайдай в своей экранизации "Ревизора", получившей название "Инкогнито из Петербурга" (12+). Даль прозорливо отказался. Фильм потерпел фиаско. Особой критики удостоился исполнитель главной роли Сергей Мигицко. И совершенно напрасно, как мне кажется. Вот его Хлестаков, пожалуй, понравился бы Гоголю. А вот другим актерам и режиссеру, скорей всего, досталось бы на орехи.

Первую попытку сделать Хлестакова чем-то большим, чем он есть, зачерпнуть из глубин образа сделал Всеволод Мейерхольд в 1926 году.

Как отмечал критик А.М. Воронов, мейерхольдовский "Ревизор" (12+) был полностью решен как иррационально-мистическое зрелище, о котором Станиславский сказал: "Он из Гоголя сделал Гофмана".

"В первую очередь, это решение было связано с трактовкой центральной роли. Эраст Гарин, как и Михаил Чехов, играл Хлестакова, прежде всего, гениальным лицедеем, на протяжении спектакля сменявшим множество масок. Однако за этими бесконечными трансформациями не было ни своего лица, ни малейших признаков живой человеческой души — одна лишь холодная пустота", — писал критик.

По иронии судьбы (не иначе), в 1996 году в Московском драматическом театре имени К.С. Станиславского режиссер Владимир Мирзоев поставил весьма неканонического "Ревизора". Уездный город N превратился в тюремную зону, а Хлестаков приобрел черты дьявола, точнее, мелкого беса, заглянувшего в сей замызганный и заплеванный мирок, где не осталось ничего святого по пути в преисподнюю.

Хлестаков в спектакле Приморского краевого театра кукол не дьявол, конечно, хотя что-то от мелкого беса в нем есть. И не буффонадный шалун. Сыгравший эту роль Вадим Копа, как мне кажется, балансирует где-то на грани, причем грань эта, как здесь уже говорилось, задается координатами: артист — кукла, человек — насекомое, "чужой", зародившийся в теле человека и пожирающий его изнутри, а затем вырывающийся наружу (как у Ридли Скотта).

Наглея, постепенно входя во вкус здесь, в среднестатистическом городе N, этот Хлестаков выходит в большой мир, постепенно завоевывая его, наполняя подражателями и клонами.

"А как вам такой видосик: суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку — пар, которому подобного нельзя отыскать в природе".

"Я всякий день на балах. Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я".

"Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, — куда уехал, неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что, кому занять место? Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало, — нет, мудрено. Кажется, и легко на вид, а рассмотришь — просто черт возьми! После видят, нечего делать, — ко мне. Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и быть, говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, ни!.. Уж у меня ухо востро! Уж я…"

И в ту же минуту подписчики, подписчики, подписчики… можете представить себе, тридцать пять тысяч одних подписчиков...

" Что ж я вру — я и позабыл, что 35 тысяч было третьего дня. Ныне уже 35 миллионов! Мне постоянно каждый день на WhatsApp пишут: "Иван Александрович, а каково ваше мнение об экономическом положении, стратегических перспективах, трендах, повестке и... вообще... мармелад с хреном — это вкусно или мем?"

"Иван Александрович, приезжайте к нам на форум, мы вас в президиум посадим".

"Иван Александрович, примите участие в нашем шоу "Танцы с саблями на лыжах во весь голос".

В 1966 году Игорь Ильинский, много лет игравший Хлестакова, поставил "Ревизора", в котором исполнил роль Городничего. В немой сцене он воспользовался мейерхольдовским приемом — людей заменили куклы. И кукол становилось все больше и больше. И все они были Городничими. Подтекст более чем понятен.

Но в нашей время, пожалуй, это были бы Хлестаковы. Хлестаковы-мотыльки, среди которых есть, оказывается, мотыльки-волки, отпугивающие хищников покрупнее ультразвуком. Хвастуны и недоучки, желающие показать себя тем, кем на самом деле не являются, заполонившие необъятные просторы Сети, они и впрямь диктуют моды, задают тренды, возглавляют сообщества, ведут за собой уже и не группы в соцсетях, а целые поколения. И это уже не смешно, хотя поводов посмеяться над собой Хлестаковы-тиктокеры дают предостаточно. Это — страшно. Поскольку за ними идут. Их цитируют. Слова их становятся истиной в последней инстанции. Их постов и мнений боятся. Им стараются угодить. Им больше не надо быть "инкогнито", скрываться под личной "значимого человека". Достаточно гордого звание "тиктокер". Они — Хлестаковы. И имя им — легион.

Смотрите полную версию на сайте >>>