В Москву! Палимпсест: Чехов по-бразильски, дождь из лейки и пожар в чашке

Ну и апофеоз — бразильский карнавал. Ольга, Маша и Ирина раздают зрителям фонарики-сердечки на шнурке и показывают, что с ними делать: вращать на манер пращи — в зале то там, то здесь под ритмичную бразильскую музыку возникают светящиеся разноцветные круги. На сцене гаснет свет. Играет музыка. И вдруг обрывается. Тишина. Темнота. Пауза. Свет возвращается на сцену. Но это другой свет — свет зарева. Ольга рассказывает о том, что в гимназии, которой она руководит, сгорела библиотека. Она вырывает из книги лист, кладет его в чашку и поджигает. Устраивает пожар, Пусть даже в миниатюре. И лицо ее перепачкано подлинной сажей.

"Ну и зачем это?" — спросят у вас. А затем, чтобы сидящие в зале почувствовали себя частью этого спектакля, частью истории про трех сестер, трех актрис, прилетевших на другой край света — во Владивосток, где в декабре 1890 года Антон Павлович наблюдал, как "по бухте ходил настоящий кит, а погода при этом была чудесная, теплая…"

Но это здесь, в Малом зале Приморской Мариинки. В Бразилии спектакль играют круче. Зрителей (человек 25) — рассаживают прямо на диванах, стульях и табуретах в реальной гостиной или на кухне. Иногда зрители занимают еще и лестницу, ведущую на балкон. Артистки готовят праздничный ужин в честь дня рождения младшей сестры Ирины, накрывают на стол, едят и пьют сами и угощают едой и напитками зрителей, тем самым превращая их в гостей aniversário. И, как это часто бывает в разгар застолья, не обращая внимания на посторонних людей, находящихся на расстоянии протянутой руки, начинают обсуждать свои личные и семейные проблемы. При этом могут наступить гостю на ногу, извиниться, улыбнуться, перекинуться парой слов, поднести рюмочку.  

Называется это иммерсивный театр, который сегодня очень популярен во всем мире. Цель — погрузить зрителей в действие, в его сердцевину. Достигается это по-разному. Иногда публику помещают в какое-нибудь историческое место, — допустим, замок или музей. Либо строят настолько масштабные декорации, чтобы в них хватило места всем — и артистам, и зрителям.

Как рассказала актриса, автор сценария и режиссер спектакля "В Москву! Палимпсест" Ада Луана, обратившись 8 августа к владивостокским зрителям на странице ВКонтакте Международного Тихоокеанского театрального фестиваля, постановка стала результатом сотворчества: все декорации, актерские работы и музыка родились в ходе работы над текстом. Музыкальным руководителем и автором оригинального саундтрека постановки стал Филипе Тогава, который сыграл того самого Педро, джазового пианиста-импровизатора, заменившего подполковника Вершинина Александра Игнатьевича, батарейного командира.

И это не единственное расхождение с первоисточником. Как предупредила владивостокскую публику Ада Луана, "В Москву! Палимпсест" — изрядно переписанная пьеса Чехова, что, в общем-то, следует из самого названия, ведь палимпсестом в древности называли рукопись, написанную  на пергаменте, уже бывшем в употреблении. То есть по старым записям писались новые, скрывая старые. 

Однако у Ады Луаны и ее соратников получилось нечто другое. Новые и, как им казалось, очень современные с политической и экономической точки зрения диалоги не заменили, а только обострили вечные вопросы, которые поставил Чехов в начале прошлого века. Как будто сквозь новые записи на пергаменте проступили старые, более интересные для нас — надо же, а ведь до нас люди думали о том же и так же. Какими же семимильными шагами мы должны были уйти от них, а на самом деле топчемся на том же месте.

Вот уже действительно, надо было услышать Чехова по-португальски, чтобы понять его по-русски.

Má Natasha

Принято считать, что действие в пьесах Чехова разворачивается медленно: персонажи много разговаривают и вроде бы ничего не происходит. Внешне, по крайней мере. Следование этому представлению о драматургии Чехова становится чуть ли не обязательным. В знаменитой постановке Георгия Товстоногова в Ленинградском БДТ режиссер специально замедлил ход действия, прерывая диалоги тягучими паузами. Герои вязли в этом тягучем времени, оно обволакивало их, словно паутина, из которой невозможно было вырваться. И Наташа, словно паук, управляла всеми, кто попал в ее сети. 

А между тем, если перечесть начало "Трех сестер", можно прийти к неожиданному выводу: события в пьесе развиваются стремительно. Да, герои много говорят, но они не просто говорят, они рассказывают: о событиях, о других людях, о своих чувствах. Они не размышляют, а высказывают мысли, которые уже сформировались, поскольку родились не сегодня. 

Первая фраза пьесы. Говорит Ольга: "Отец умер ровно год назад, как раз в этот день, пятого мая, в твои именины, Ирина". Называется точно дата, события, их взаимосвязь. И далее в том же духе. Говорит Ольга: "Было очень холодно, тогда шел снег. Мне казалось, я не переживу, ты лежала в обмороке, как мертвая. Но вот прошел год, и мы вспоминаем об этом легко, ты уже в белом платье, лицо твое сияет. (Часы бьют двенадцать.) И тогда также били часы. (Пауза). Помню, когда отца несли, то играла музыка, на кладбище стреляли. Он был генерал, командовал бригадой, между тем народу шло мало. Впрочем, был дождь тогда. Сильный дождь и снег". Сказано много. Рассказано еще больше, и на словах, и между строк.

Бразильские "Три сестры" начинаются с долгих рассуждений актрисы Таис Фелипе о том, что человеческие клетки начинают стареть уже в 20 лет, и о том, как это страшно — осознавать молодой девушке, которая отмечает свое 20-летие, что она уже стареет. А потом следует рассказ о смерти Чехова. И вот уже три сестры — Ольга, Маша и Ирина — начинают первый диалог. 

А Таис Фелипе уходит за кулисы, чтобы в конце первой картины стать страшной "плохой" Наташей, единственным персонажем, который активно действует, — постепенно завоевывает дом Прозоровых, вытесняя из него подлинных хозяев. Фабула достаточно стереотипная, но спрятанная Чеховым за другие, ложные "активности" (слово из наших времен, вульгарное слово, но в данном случае, как мне кажется, точнее не скажешь) — борьбу Соленого с Тузенбахом за Ирину, роман женатого Вершинина с замужней Машей, пожар в городе и, наконец, дуэль, на которой Соленый убивает Тузенбаха.

Предваряя показ своей версии "Трех сестер" во Владивостоке, Ада Луана заявила, что это — феминистический взгляд на историю, описанную Чеховым. Не знаю, может быть, в Бразилии это действительно так, но лично мне так не показалось.

Отказ от большинства мужских персонажей, в первую очередь от Тузенбаха и Вершинина (Педро — всё-таки Педро, а не Вершинин, хотя биографии схожи), — отказ от постоянно повторяемых: "Надо работать! Мы будем трудиться. Человек должен трудиться!". В наше время никого, в принципе, не нужно убеждать в том, что человек должен работать. Другое дело, что понимать под работой. Вершинин и Тузенбах имели  в виду тяжелый ручной труд, какое-нибудь полезное рукомесло. Современный человек почитает за труд и 12-часовое просиживание за компьютером, 

Современная Наташа сидит где-нибудь в офисе и решает за других людей, что и как они должны делать. И на вопрос: "Для чего?" отвечает: "Потому что так написано в дорожной карте". В России, слава Богу, спасает наш национальный пофигизм, глубокая вера в то, что жизнь мудрее каждого из нас. А как быть тем, кто не живет в другой стране?

Наташа — Таис Фелипе решительно и неукоснительно выполняет свою дорожную карту. Выходит замуж за Андрея (Каллей Серейн), рожает ему сына Мигелизинью (по-нашему — Мишеньку), дабы с его помощью отобрать комнату у одной из сестер, а затем еще и дочь Софию, чтобы отобрать комнату и у другой сестры. При этом ей уже неважно, что дочь может быть не от мужа, а от любовника. У Наташи нет материнских чувств. Ее главное желание — сделать своим весь дом Прозоровых. И родные дети — всего лишь одно из средств для исполнения этого желания. 

А что Андрей, который, по мнению, сестер должен был стать гениальным дирижером, а вместо этого прозябает в чиновниках, прогинрывает посление деньгина бегах и молча спивается? За весь спектакль Каллей Серейн, исполняющий роль Андрея Прозорова, не произносит ни одного слова. За него говорит скрипка. Особенно ярок эпизод в финале — Наташа, вращая педали велотренажера, раскрывает перед ним окончательный план вытеснения его сестер из их дома, а заодно и план переустройства всего дома и прилегающего участка (дизайнер уже был, и уже составил проект, и, разумеется, все березы на участке будут вырублены, как вишеаый сад у Раневской). Андрей ничего не говорит. Он играет скрипичную вариацию на тему песни "Утро после карнавала" (0+), Manha de carnaval, которую написал Антониу Карлос Жобим для фильма Марселя Камю "Черный Орфей" (16+). И когда становится совсем невыносимо, переходит на две высокие до отчаянья ноты, повторяя их бесконечное количество раз.

Abençoaremos as três irmãs

Что еще понравилось в спектакле?

Прежде всего, ряд решений, приближающих бразильских "Трех сестер" к тому, что было заложего в пьесу самим Чеховым.

Хороша, как мне кажется, идея разбить действие на три картины, каждая из которых является очередным днем рождения Ирины. Но поскольку это еще и годовщина смерти их отца, праздник приобретает трагические, даже безысходные нотки. То ли aniversário, то ли velório.

Из года в год повторяется один и тот же ритуал: готовятся любимые мамины блюда — торт и лазанья. Из цветов, собранных в саду, собирается мамин букет (вот только цветы не живые, а пластиковые, подобные тем, которые используются для могильных венков, потому, наверное, мамин букет никак не получается). И только в конце спектакля, когда выясняется, что жизнь окончательно профукана — на дома, ни сада, и все птицы выпущены из вольера на волю, — раскрывается секрет маминого букета. Для того, чтобы собрать для своей Ирины букет на день рождения, мама с утра пораньше забиралась на высокую-превысокую сосну (скорее, лиственницу) и срывала молодые побеги-шишечки красного цвета, так похожие на розы. И вот Ирина делает это сама и видит с сосны огромный мир с полями, долинами, реками и горами, который сестры не видели раньше. И возникает мысль о том, что может быть, не надо было держаться за свои ритуалы, привычки, мечты о мифической Москве, где всё решится само собой. 

Еще одна удачная идея — развитие образа Наташи не только через ее слова, но и через ее сценические костюмы. Первое появление — она еще невеста Андрея, на ней надето что-то желто-коричневое. Она дарит Ирине клетку для птички, представляющий собой макет двухэтажного особняка, — намек более чем прозрачный.

Второе появление — день рождение Ирины через 3 года. Наташа одета в нелепое короткой розовое платье с большим бантом на спине. Ни дать ни взять бабочка, порхающая то там, то здесь и раздражающая всех своим порханием

Третье появление — финал. Полное завоевание дома Прозоровых. Наташа в камуфляже травяного цвета крутит педали на велотренажере, и кажется, что она пропускает всю прежнюю жизнь мужа и его сестер через мясорубку. Декоративная пластиковая трава, которая в начале спектакля занимала просцениум, теперь переместилась в глубину сцены — она на столах, на стульях, на пианино, на котором играл Педро, везде, где только можно.

Голометаморфоз бабочки включает четыре этапа — яйцо, личинка (гусеница), куколка, имаго (взрослая бабочка). В спектакле "В Москву! Палимпсест" нам сначала показывают камень, рассуждая о природе камня как такового (это как бы яйцо). Затем появляется куколка (и надо иметь в виду, что куколкой называют еще и премилую молодую девушку). Затем имаго, то есть взрослая бабочка. И лишь потом — гусеница травянистого цвета, легко и без задней мысли перемалывающая хищными челюстями всё, что так дорого другим. Отлично мимикрирующая в мире, где главенствуют сорняки. Перестановка этапов голометаморфоза имеет смысл, ибо в сорняковом мире высшей стадией является не красота (бабочка), а ее имитация, умение приспособиться (гусеница).

"Мне казалось почти невозможным привести в стройное, гармоническое целое все те клочья отдельных эпизодов, мыслей, настроений, характеристик и проявлений каждой личности без ущерба для сценичности пьесы… Но мало-помалу, после исключения весьма немногих деталей, общее целое начало выясняться… Фабула развертывается как в эпическом произведении, без тех толчков, какими должны были пользоваться драматурги старого фасона, — среди простого, верно схваченного течения жизни. …Жизнь, показанная в спектакле, прошла через миросозерцание, чувствование, темперамент автора. Она получила особую окраску, которая называется поэзией", писал Немирович-Данченко, чья постановка "Трех сестер" считается канонической.

Именно поэзия Чехова стала доминантой спектакля, поставленного компанией "Сетор де Ареас Исоладас" и Адой Луаной. Спектакль похож на хорошее, крепкое стихотворение — с метафорами, стилистическими и смысловыми повторами, с единым ритмом и размером, не медленным, но и  не быстрым, а ровно таким, каким он должен быть.