Человек с острова Пасхи. Во Владивостоке объявили месячник Великого Гуру

23 ноября 2023. Центр современного искусства "Артэтаж" (Владивосток, Океанский проспект, 9) поскреб по сусекам (то есть музейным фондам), и выставил на всеобщее обозрение живопись и графику культового приморского художника конца ХХ века и астролога Сергея Симакова (увы, давно покинувшего родной Владивосток в поисках иного времени и пространства). Хотя, пожалуй, выражение "поскрести по сусекам" в данном случае вряд ли уместно, ибо в музейном фонде ЦСИ "Артэтаж" насчитывается более ста живописных и графических работ Сергея Симакова. И если бы перед организаторами ретроспективной выставки "Великий Гуру" (16+) стояла задача выставить их все без исключения, то для этого, по мнению искусствоведа Натальи Левданской,  понадобилось бы площадь, раз в пять превышающая площадь, которую занимают залы "Артэтажа".

Бессменному хранителю уникального собрания современного изобразительного искусства Приморья Александру Городнему пришлось изрядно поломать голову. В результате получилась очень емкая концептуальная экспозиция, дающее представление о разных периодах творчества Сергея Симакова. Здесь есть и знакомые многим "Осенняя нирвана", "Лилит", "Торжественная встреча инопланетян на Красной площади", "Спящая Русь", "Глория", "Солнечное затмение" из 80-90-х, и написанное в 2003 году эпохальное плотно "Остров Пасхи", на фоне которого и происходило действо открытия выставки, свидетелем и даже участником которого стал обозреватель ИА PrimaMedia Александр Куликов.

Так говорил Симаков 

Великий Гуру — кто же он такой? Скажем откровенно: просто парень сам собой он обыкновенный. Впрочем, парень хоть куда… Вон искусствовед Марина Куликова, к сожалению, рано ушедшая от нас, в давней своей статье "Каков он, художник Сергей Симаков в 1980-1990-е года?" (12+) так и написала, мол, несмотря на то что для обывателя в его облике есть нечто необычное, не укладывающееся в узкие рамки "приличного человека", Симаков вовсе не является представителем "поп-авангардистского направления и не стремится к шокирующим эффектам в поведении, образе жизни и искусстве". Нормальный, словом, мужик, как ты да я, — "в холода носит телогрейку защитного цвета и хромовые сапоги, летом — мужское ифу черного цвета  с вышитыми иероглифами и знаком "монада".

Я бы добавил сюда тельняшку, в которой он, бывало, принимал гостей, в том числе и меня, в своей мастерской, расположенной во Дворце культуры железнодорожников, где он вел народную студию. И тельняшка, и окладистая борода, как мне представлялось тогда, возникли не на ровном месте, а шли прямиком оттуда — из субкультуры ленинградских (питерских) "митьков", то есть группы "Митьки", объединявшей прежде всего художников-нонкомформистов, а затем уж музыкантов, поэтов, писателей et cetera и названной по имени одного из участников группы художника Дмитрия (Мити) Шагина (см. сериал "Агент национальной безопасности" (16+), сезон первый, серия шестая "Страсти по Филонову").

Творчество "митьков" стало популярно в перестроечные годы как одна из форм неофициального искусства, альтернативного искусству официозному и, стало быть, застойному. Однако со временем "митьковщина" сама обрела официальное признание — о "митьках" писали статьи, искусствоведческие эссе и даже диссертации. Работы "митьков" выставлялись на многочисленных выставках, оседали в музейных собраниях. В 1992—1993 годах в Санкт-Петербурге даже издавалась "Митьки-Газета" (16+).

Со временем свои "митьки" появляются в Москве, в других городах. И сам стиль, и мировоззрение "митьков" становятся любезны народу. Доброта, любовь к ближнему, жалостливость, следование принципу "Не суди, да не судим будешь", простота манеры говорить и манеры одеваться, любовь к нормальным радостям жизни, обезоруживающая самоирония, следование традициям городского фольклора, все эти бесконечные рисованные байки (слово "комиксы" мы тогда еще не знали, а слово "лубок" уже не знали) про то, как "митьки" куда-то идут, кого-то спасают (например, отбирают пистолет у Маяковского или камень у Герасима) — и веселили, и грели душу, и намекали, какой дорогой идти по жизни ("Будь проще, и люди к тебе потянутся"). В общем, небо голубое, вода мокрая, и всё суета сует.

Да нет, владивостокская группа "Штиль", объединившая в конце 80-х годов группу молодых художников и графиков (Сергей Симаков, Андрей Камалов, Евгений Макеев, Ильяс Зинатулин, Александр Ионченков, Александр Куценко, Владимир Погребняк, Виктор Серов), ни в коей мере не была калькой с "митьков". "Штиляги", как называл штилевцев сам Симаков, перебрасывая мостик к бунтарям 60-х, то есть стилягам (см. фильм "Стиляги" (16+) режиссера Валерия Тодоровского по сценарию Юрии Короткова), пошли своей дорогой, отказавшись от беспробудного бунтарства и взбутитенивания болота застойных канонов, чем, например, в те же годы занималась группа молодых поэтов НЛО (Неформальное литературное объединение).

"Мы были той отрыжкой, блевотиной, которую не смогла переварить Система. Мы не пролезли в ее канонизированное горло, мы стали колом, нами поперхнулись. Когда мы вывалились, от нас смердило. Мы были в слизи и гнили издыхающей культуры. Но мы были живы, мы остались живы, мы-то выжили", — так говорил Симаков. 

"Название "Штиль", насколько я помню появилось в какую-то из буйных ночей блуждающих художников в районе остановок "Гоголя"-"Некрасовская", и не ассоциировано со словом "стиль", как это сейчас представляется, а передано в противовес бурям и революциям в сторону стабильности, самодостаточности в творчестве каждого. Эта самоуверенность и творческая свобода в действиях проявилась в названии как ирония, вместе с настороженностью и непредсказуемостью для будущего всего коллектива. Кроме того, "Штиль" — это патриотично, по-приморски, что связано с морским городом и благополучной погодой", — написал в аннотации к выставке в честь 30-летия творческой группы "Штиль" (18+) Александр Городний (это было в феврале 2019 года).

Хотя, как мне кажется, дело было всё-таки в стиле, как это представляется сейчас, по прошествии многих лет. Скорее всего, обретение собственного единого и неповторимого стиля стало доминантой творчества каждого "штиляги". Да, собственно по-другому и быть не может. Встретились, сгруппировались ("А гуртом, как известно, не только яму копать, но и батьку бить сподручней" — Симаков), разбежались.

Симаков, увлекшийся, причем весьма всерьез, астрологией, постепенно приобрел прозвище "гуру" и охотно на него отзывался. С другой стороны ничего не имел против дружеских подколок, вроде комикса в духе ленинградских "митьков" "Житие Гуру на пленере в Андреевке в сентябре 1992 года нарисовал Витя Серов" (18+). Кстати, серовский шедевр украшает стену небольшого предбанничка, ведущего в зал, где расположена экспозиция. И служит, я бы сказал, некоей инструкцией к тому, под каким углом следует смотреть на работы Симакова. Никакой канонизации, ибо "именно канонизация живых нас самое страшное, что может произойти в нашей судьбе", поскольку "художник может умереть дважды: один раз в жизни, другой раз в искаженном образе о нем" (так говорил Симаков).  

Поэтому вот вам Гуру, медитирующий на четверть Луны и спиливающий дерево, если оно закрывает ему Солнце. А вот вам Гуру, которому Серов подарил американский карандаш, которым тот сделал рисунок и продал его, а барышами с Серовым не поделился. Вот такая история.

Однако день короток. Идем дальше. За мной, мой читатель! И вам покажу такого Великого Гуру, такого!.. Ну, в общем, покажу…

Житие Великого Гуру. Им написанное, мной пересказанное и осмысленное 

Родился Великий Гуру 4 января 1955 года. А, родившись, тут же выругался матом. Впрочем, его богохульный мат был воспринят окружающими как плач явившегося на этот свет младенца, вызвав у них ответные слезы умиления. Однако материться было отчего. Мир, в который явился Великий Гуру, сразу же показал свои зубы, отобрав у него однояйцевого брата-близнеца, с которым вместе они шли в этот мир побеждать.

Было это во вторник тихой зимней ночью. Люди продолжали отмечать Новый год, и празднование дня рождения Великого Гуру казалось им продолжением новогоднего застолья.

"Зачем я родился в январе? Ну, наверное, для того, чтобы всегда попадать на разгуляй народный, — подумал Великий Гуру. — Уж так мне, видать, на роду написано: приходить везде со своим стаканом и заявлять, что вот, мол, поздравляйте меня, наливайте и всякое такое".

Не от этой ли печки нужно плясать, разбирая творческое наследие Великого Гуру? Ибо всё, что им написано и еще будет им написано, — не что иное, как бесконечное продолжение Нового года, ярмарка, на которую Великий Гуру идет, неся в дорожной суме свой немудреный товар: глиняные свистульки в виде птиц и рыб, тканые гобелены с изображением инопланетян на Красной площади и жителей острова Пасхи, рисунки американским карандашом и так далее.

Знаете, есть такое иносказательное выражение про жизнь человеческую: "Ехать на ярмарку, ехать с ярмарки". Так вот, как мне кажется, Великий Гуру все еще едет на ярмарку, потому так весело и радостно смотреть на его картины.

А между тем детство у Великого Гуру было трудное и голодное. Бывало, в доме кроме икры и крабов и жрать-то было нечего. Хлеба — ни кусочка! А магазин далеко, и то, надо было успеть, когда подвезут, а опоздал — привет. Ох, не любил Великий Гуру чилимов. Хотелось картошки жареной с салом и котлету по-киевски. А вместо этого — китовое мясо, которое даже коты не ели. Его нарезали жирными и толстыми кусищами, вскармливая будущий талант, заставляя запивать всё это рыбьим жиром. Казалось, этой муке не будет конца. Но еще была селедка, навага, корюшка, икра самок краба, мидии с борта притопленных кораблей, бычки, добытые самодельной острогой (вилка, привязанная к палке). И спермацет, добываемый из головы кашалота, которым лечили все болезни, начиная от ожогов и заканчивая ангиной.

Море вскормило и взлелеяло Великого Гуру, как Ихтиандра. Китовое мясо, икра, трепанги, чилимы и прочие морские гады сделали его талантливым. Спермацет, получаемый из спермацетового мала, в котором плавает живой китовый мозг, завершил дело. А еще то, что жрать хотелось всегда. А художник, как известно, должен быть голоден. Как в стихотворении Давида Бурлюка, поэта, футуриста, художника и в определенный период жителя Владивостока:  

Каждый молод молод молод

В животе чертовский голод

Так идите же за мной…

За моей спиной

Я бросаю гордый клич

Этот краткий спич!

Будем кушать камни травы

Сладость горечь и отравы

Будем лопать пустоту

Глубину и высоту

Птиц, зверей, чудовищ, рыб,

Ветер, глины, соль и зыбь!

Каждый молод молод молод

В животе чертовский голод

Все что встретим на пути

Может в пищу нам идти.

Хотел ли Великий Гуру стать художником? Хотел ли маленький Иов, вскормленный субстанцией кита, отображать видимый им мир карандашом, кистью, веточкой? Или он должен был покориться уготованной ему судьбе и стать, по обычаям тех мест, моряком, или рыбаком, или военным моряком, или военным рыбаком, или капитаном Ахавом? Он не задумывался. Просто вошедшая в него сущность огромной рыбы заблокировала желание превратить свою жизнь в охоту на себе подобных. Великий Гуру не готовил себя также ни в доктора, ни в инженеры, ни в геологи, ни в космонавты. Но рисовал он — всегда.

С тех самых пор, как в доме выкрасили полы желтой краской и молодая мама, уходя на работу, оставляла маленькому Великому Гуру кисточку и баночку с водой. Полы были ярко-желтые, игравший на них свет солнца, падавший из южных окон, завораживал. Великий Гуру макал кисточку в банку с водой и оставлял на полу темные разводы, которые и были его первыми рисунками, абсолютно абстрактными и медитативными. Великий Гуру не рисовал ничего конкретного, просто следил за кистью, вернее, за мокрой темной линией, возникающей под разными углами вслед за разными движениями кисточками.

Какие-то участки линии высыхали быстрее, какие-то медленнее. Подобно иероглифам "водяного письма", водяные картины Великого Гуру были быстротечны как время и пропадали вслед за его ходом. Не попыткой ли поймать это утраченное в детстве время стал путь, избранный Великим Гуру в своем творчестве?

"Я покрывал целые поверхности, проводил линии, ставил точки, закорючки, вел одну линию к другой, одно пятно подтягивал к другому, сталкивал их на границе, которая определялась выбранной мной щелью в половице. Как две армии, двигающиеся навстречу друг другу, ползли эти пятна-линии, эти точки, соединяясь и втекая друг в друга. Те участки пола, которые высыхали под солнцем, я старался восполнить исчезающим рисунком, и мне это очень нравилось. Свет отбирал мой рисунок, а я вновь и вновь его восстанавливал. Этот солнечный ластик помогал мне. Он держал мой лист пола всё время готовым принять новые бесцветные пятна моей живописи. Меня полностью устраивала бесцветность моей акварели, способность играть светом на большой поверхности. И хотя у меня были и бумага в виде детских паршивых альбомчиков, и карандаши, такие же паршивые и бестолковые, ломавшиеся и крошившиеся, они не вызывали во мне того волшебного трепета, который возникал, как только моя кисточка, круглая и мягкая, касалась мокрыми разводами желтого китайского пола", — так говорил Великий Гуру.

Те же упражнения в бесцветной акварели проделывал Великий Гуру и вне дома. Макая кисточку в лужу и раскрашивал дощатую поверхность стен сараев, заборов и домов. Особенно ему нравилась южная сторона, которая ярко освещала фактуру стены, и тогда его кисть выявляла темными разводами скрытые белесостью солнца вторые и третьи слои поверхности.

Придя на берег моря, Великий Гуру находил белую высушенную гальку и раскрашивал отдельно взятый камень, выявляя его узоры и покрывая своими, сделанными смоченной в морской воде кисточкой. Затем Великий Гуру выкладывал камни я ряд и завороженно смотрел, как созданный им абстрактный рисунок медленно исчезает из этого мира, пробуждая в Великом Гуру ощущение сожаления и неосознанной тоски по бренности всего, что есть, но неизбежно уйдет.

Великому Гуру еще предстояло испытать еще бόльшую тоску — точку художника, завершающего очередной труд свой и понимающего, что расстается он не столько с нарисованной им картиной, сколько с невоплощенным в полной мере замыслом. Ибо, как точно сказал поэт, "мысль изреченная есть ложь". Одно душу греет — доброжелательный взгляд знатока, способный видеть то, что не увидит обыкновенный зритель.

"Глубоко воспринимая культуру и образы искусства прошлых веков, Симаков использует не только визуальный ряд, но и технику и технологию старых мастеров. В живописи он часто пользуется цветными грунтами, которые применяет исходя из заданного цветового пространства, картину прописывает лессировками, а после завершения произведения всю поверхность еще раз "проходит" "иконописными пробелами" (высветление выпуклых деталей изображения — А.К.), в чем нетрудно усмотреть влияние искусства Возрождения и древнерусской иконописи. Художник любит вибрацию холста во время работы, но также неравнодушен к жесткости оргалита, который сродни древнерусской деревянной иконе. Как правило, на палитре живописца только два-три цвета, которыми он пишет произведения, после просушки процесс повторяется с другим набором красок. Некоторые картины "отстаиваются"  в мастерской в течение года, после чего их, возможно, ждет еще одна прописка", — так говорила Марина Куликова.

Именно так шла работа над "Спящей Русью". Мне, приходившему время от времени в мастерскую Великого Гуру, было непонятно, зачем это нужно. И так всё было понятно. Вот женщина спящая, и это Русь. Вот золотые купола, размытые собственным золотым сиянием. А то, что это сияние нужно было еще создать, многократно прописать, дабы лежащая под ними женщина-Русь окончательно погрузилась в сон-марево (и чтобы это стало понятно зрителю), мне не приходило в голову.

… Детство Великого Гуру шло своим чередом, и к кисточке как инструменту исследования прибавилось увеличительное стекло, а затем и большая лупа, которой обычно мальчишки выжигают свои инициалы на скамейках, где сидят. Лупа позволила достичь многократного увеличения, и мир сразу же продвинулся вглубь, из поверхностного превратившись в объемный.

Пространство, скрытое от большинства людей и живущее в своем собственном измерении, поразило Великого Гуру. Он ходил и прикладывал увеличилку буквально ко всему. Метаморфоза мгновенного погружения вглубь мира, который живет своей жизнью в своих объемах и цветах, приводило Великого Гуру в восторг. Он исползал на коленях весь двор, пытаясь пропустить через линзу миллионы окружающих нас вещей, на которые мы даже не обращаем внимания. Великий Гуру отправлялся на берег моря и надевал детскую подводную маску, открывая для себя бездонные пространства еще более скрытой от нас изменчивой поверхности мира. При этом он не предпринимал никаких попыток нарисовать то, что увидел, карандашами или красками. Звериная чуйка сработала, не иначе. Очень опасно придавать детям "форму", когда еще личность не устоялась.

Дитя-поэт — виденье давних эр.

Ожившее дитя палеолита,

Смятенное среди иного быта,

Поскольку вспомнило то, что забыто -

Язык природы и небесных сфер.

Им надо много сил, чтобы прийти

Оттуда к нам. И сохранить при этом

Начальное, услышанное там.

А мы поспешно поселяем их

У нас. И кормим их своим сюжетом,

Который так неудобоварим.

Но наши страсти непосильны им…

Поэты начинаются тогда,

Когда их, словно на тугом батуте,

Подбрасывает время. Сколько нужно,

Чтобы при этом не сломать костей!..

Это Давид Самойлов, стихотворение "Малолеток" (12+), в котором угадывается судьба несчастной Ники Турбиной.

… Второй раз звериная чуйка сработала, когда Великий Гуру, окончив оформительский факультет в Художественном училище, не стал поступать на художественное отделение Института искусств, а "пошел в люди".

… В детстве Великий Гуру вместе с друзьями соорудил самодельный телескоп: клееную бумажную трубу со вставленными в нее стеклами и окуляром от старого бинокля. Но звезд они не увидели. Почему-то они воображали, что пред нами предстанут огромные, как наше Солнце или даже больше, во множестве светящиеся шары. Но в окуляр доморощенного прибора глядели всё те же маленькие, невзрачные далекие и непонятные искорки. И это было первое и очень серьезное разочарование. Они ожидали большего, а не получили ничего.

Телескоп был безжалостно разрезан, стекла разобраны, но осадок остался. Осадок разочарования, тот остаток горечи поражения, который стал почвой и предлогом для моей новой попытки заглянуть за пределы доступного нам.

Потерпев поражение в битве за Вселенную, Великий Гуру взялся за наш доступный, реальный, окружающий, действительный, данный в ощущениях и видимый глазом мир. Он обзавелся биноклем (маленький человечек маленьким театральным биноклем!), который выпросил во временное пользование у родителей.

Великий Гуру часами сидел на сопке и смотрел, смотрел, смотрел. Бинокль вернул ему очарование, а его мозг получил такое количество битов информации, что заработал на таких сумасшедших скоростях, что не выключался даже ночью. Даже ночью Великий Гуру видел бинокулярным зрением, даже ночью он смотрел, как рыба или птица.

К звездам Великий Гуру вернулся намного позже, взяв на вооружение уже не телескоп, а математику, открыв таблицы и звездные карты, производя расчеты движимых и неподвижных звезд. И большой мир сдался. Звезды стали близкими и открытыми. И они заговорили с Великим Гуру на своем языке, на языке Предопределения, Судьбы.

"И это не было новой волной очарования, это стало захватывающим путешествием в единственную реальность, которая доступна человеку, находящемуся на маленькой кругленькой светящейся воздушной живой планете, смотрящему вверх и одновременно внутрь", — так говорил Великий Гуру.

Человек с острова Пасхи 

Ну а теперь настало время объяснить, причем тут остров Пасхи, странный и загадочный, имеющий форму прямоугольного треугольника, идеального для доказательства теоремы Пифагора. Не тот Рапану́и, входящий в провинцию и коммуну Исла-де-Паскуа в составе области Вальпараисо Республики Чили. А тот остров Пасхи, где обитают невероятные моаи (20-метровые каменные статуи в виде человеческой головы с туловищем, усеченным примерно по уровень пояса). Изготовили их в каменоломнях в центре острова, а потом, неизвестно как и зачем, переместили на побережье (при этом лица моаи повернуты не  в сторону моря, а в сторону суши).

В детстве я думал, что доплыть до острова Пасхи можно только на плоту "Кон-Тики" Тура Хейердала. А теперь вот оказалось, что портал, ведущий на остров Пасхи, есть во Владивостоке, в Центре современного искусства "Артэтаж". И это картина Сергея Симакова "Остров Пасхи".

Самое большое полотно на выставке, он расположено на единственно возможном для него месте — на самой широкой стене зала. Там же, на фоне этой стены, принято говорить речи во время открытия очередной выставки. А что? Самое удобное для этого место.

Так же было и на этот раз. Как водится, выступил Александр Иванович Городний — сначала сказал немного от себя, а потом зачитал письмо, присланное Симаковым по электронке. Дали слово и мне, на правах давнего знакомого и соседа по дому, где мы какое-то время проживали.

О чем говорилось, пересказывать не буду. Это как в случае с "водяной акварелью" Симакова — пока слова звучат — в них играет смысл, а как только станут буквами — смысл "высыхает" и исчезает.

Но вот что обнаружилось при рассмотрении фотографий с выставки: каждый, выступающий на фоне "Острова Пасхи", кажется человеком, сошедшим с этой картины, "человеком с острова Пасхи". Что он там делал? Какой жизнью жил? Кем был, рыбой, птицей, инопланетянином? Рассказать бы. Да ведь сначала надо вспомнить, что там с тобой происходило. Но для этого надо быть художником.

Вот и ходят художники по белу свету с кисточкой, лупой и биноклем и выискивают здесь следы своего пребывания на острове Пасхи, вспоминают свою жизнь там. Вспомнят что-нибудь — нарисуют. А нет — дальше идут.

Смотрите полную версию на сайте >>>