9 июля. Премьера спектакля "Фрегат "София" (16+), истории любви в двух частях, сочиненной Романом Беккуловым (Астрахань) по мотивам рассказа Бориса Пильняка "Рассказ о том, как создаются рассказы" (16+) и поставленной известным театральным режиссером Вадимом Данцигером (Москва), состоялась в Приморском академическом краевом драматическом театре имени М. Горького в октябре 2018 года.
Но вот Вадим Данцигер вновь приехал во Владивосток для того, чтобы "пересобрать" спектакль "Матросская тишина" (16+) по одноименной пьесе (16+) Александра Галича (спектакль переносится с малой сцены на большую, а на одну из главных ролей — Абрама Шварца — вводится актер Валентин Запорожец), и на сцене Горьковки из Владивостока в Цуругу отправился еще один "Фрегат "София".
Восстановленный спектакль стал откровением для многих зрителей, включая обозревателя ИА PrimaMedia Александра Куликова.
Настоящее имя известного советского русского писателя Бориса Пильняка — Бернгард Вогау (его отец происходил из немцев-колонистов Поволжья), об этом многие знают.
В 1938 году он был репрессирован, и до 1976 года его книги издавались только за рубежом.
Массовому отечественному читателю Борис Пильняк стал известен благодаря переизданию в 1990 году "Повести непогашенной луны" (16+), написанной в 1926 году и опубликованной в мае того же года в журнале "Новый мир".
В повести рассказывалось об обстоятельствах смерти на операционном столе героя Гражданской войны командарма Гаврилова (прототип — наркомвоенмор М. Фрунзе) и причастности к этому "негорбящегося человека из дома номер первый" (прототип — И. Сталин).
Повесть была признана "злостным, контрреволюционным и клеветническим выпадом против ЦК и партии", и в том же "Новом мире" в июне 1926 года была опубликована разгромная рецензия, о чем Пильняк узнал, только вернувшись из азиатской поездки (Япония, Китай).
В Японии Пильняка встретили довольно тожественно, но странно: при вспышках камер десятков журналистов, собравшихся на вокзале, как это было во время визита в Страну восходящего солнца американского актера Гарольда Ллойда, но при абсолютном молчании (запрет полиции на общение с гостем из СССР), что весьма напоминало кадры немого кино, в котором блистал Ллойд.
В честь Пильняка устраивали торжественные приемы, относясь к нему как к величайшему писателю современности, и в то же время по пятам за ним ходили десятки филеров как за агентом ОГПУ, в чем его подозревали.
Пытаясь постичь жизнь японцев и даже в какой-то мере стать японцем, Пильняк ел самую экзотичную пищу, пил сакэ, запивая его пивом, стремился попасть в самые удаленные уголки Японии.
Он надевал юката (легкое кимоно без подкладки) и гэта (традиционная японская обувь) и, садясь за письменный стол, представлял, какую книгу он мог бы написать, случись ему и в самом деле быть японским писателем.
Кстати, о японских писателях, — собираясь в Страну восходящего солнца, Пильняк очень хотел встретиться и познакомиться с одним из них — Дзюнъитиро Танидзаки, но так и не встретился, и не познакомился.
Как раз в 1925 году почти 40-летний Дзюнъитиро Танидзаки (1886 — 1965), хорошо известный в Европе и США писатель, пытавшийся соединить традиционные японские литературные вкусы с принципами эстетики западноевропейской декадентской литературы, приверженец модернизма и авангардизма, поклонник творчества и философии автора "Портрета Дориана Грея" (18+) Оскара Уайльда, выпустил скандальный роман "Любовь глупца" (18+), в котором нашли отражения его личные обстоятельства.
Дело в том, что в 1915 году Танидзаки женился на гейше Исикаве Тиёко, женщине покорной и услужливой подобно подавляющему большинству японских женщин, что весьма угнетало писателя и становилось причиной частых семейных ссор.
Кукла гейши. Фото: ИА PrimaMedia
В итоге Танидзаки вступил в отношения с младшей сестрой жены Исикавой Сэйко, которая, в свою очередь, стала любовницей друга Танидзаки писателя Сато Харуо.
Главный герой романа "Любовь глупца", 28-летний инженер электрической компании, встретил кроткую 15-летнюю официантку и сначала взял ее на воспитание, а потом женился на ней, постепенно создав из нее свой женский идеал — роковую раскрепощенную женщину, а, по сути, монстра, уничтожившего его собственное эго.
Цитаты
Лицом она напоминала киноактрису Мэри Пикфорд. Да, она походила на иностранку. И это говорил не только я. Сейчас, когда она стала моей женой, многие подтверждают мои слова… Если вы спросите, какой характер был у Наоми в то время, я не смогу ответить. Пожалуй, сама Наоми тоже сказала бы, что плохо помнит ту пору, но со стороны она казалась задумчивой, молчаливой.
Дзюнъитиро Танидзаки, "Любовь глупца"
Была она такая тоненькая, белокуренькая, средневысокого роста; со мной всегда мешковата, как будто конфузилась…
Ф.М. Достоевский, "Кроткая"
На излете жизни, в 1956 году, Танидзаки написал роман "Ключ" (18+), главные герои которого — старый профессор и его жена — вели дневники, где подробно и откровенно рассказывали о своих интимных отношениях (роман дважды экранизировался, во второй раз это сделал Тинто Брасс, перенеся действие в Италию времен Муссолини).
"Рассказ о том, как создаются рассказы" начинается с упоминания о случайные встречи автора с писателем Тагаки-саном, жена которого была русской.
Цитата
В Токио случайною встречей я встретил писателя Тагаки-сана. В одном из литературных японских домов меня познакомили с ним, чтобы больше мы никогда не встретились, — и там мы обменялись немногими словами, которые я забыл, запомнив лишь, что жена у него была — русская. Он был очень сибуй (сибуй — японский шик — оскоменная простота), — оскоменно просто было его кимоно, его гэта (те деревянные скамеечки, которые носят японцы вместо башмаков), в руках он держал соломенную шляпу, руки у него были прекрасны. Он говорил по-русски. Он был смугл, низкоросл, худощав и красив, — так, как могут быть красивы японцы на-глаз европейца. Мне сказали, что славу ему дал роман, где он описывает европейскую женщину.
Он выветрился бы из моей головы, как многие случайно встреченные, если бы —
В японском городе К., в консульском архиве я наткнулся на бумаги Софии Васильевны Гнедых-Тагаки, ходатайствовавшей о репатриации.
Б. Пильняк, "Рассказ о том, как создаются рассказы"
Сцена из спектакля. Фото: ИА PrimaMedia
На самом деле никакого Тагаки-сана и его жены Софии Васильевны Гнедых-Тагаки не существовало, как не существовало никаких бумаг Софии Васильевны Гнедых-Тагаки в консульском архиве в японском городе К (всё это плод художественной фантазии Бориса Пильняка-Вагау), тем не менее полное ощущение реальности произошедшего не оставляет читателя до конца рассказа (быть может, не в последнюю очередь благодаря простому в общем-то сюжету).
Главная героиня — София Гнедых, родившаяся и выросшая во Владивостоке, простая девушка, окончившая гимназию и работающая учительницей, "пока не придет жених", во времена иностранной военной интервенции на Дальнем Востоке (1918 — 1922) знакомится во Владивостоке с офицером генерального штаба императорской оккупационной японской армии по фамилии Тагаки.
Цитата
Японский офицер оказался человеком с серьезными намерениями, совсем не то, что прапор Иванцов, который назначал свидания на темных углах и лез целоваться. Он приглашал в театр в первые ряды и не заманивал после театра в кафе. Соня Гнедых написала маме письмо об этих серьезных намерениях офицера, — в биографической же своей исповеди она подробно изложила, как однажды вечером, засидевшись у ней, офицер вдруг померк, лицо его полиловело и глаза налились кровью, — он сейчас же вышел из комнаты, — она поняла, что в нем вспыхнула страсть, — а она долго плакала в подушку, ощущая, как физически страшен ей этот японец, расово чужой человек. "Но потом именно эти вспышки страсти, которую он умел так сдерживать, стали распалять мое женское любопытство". Она его полюбила. — Предложение он сделал — по-тургеневски, в мундире, в белых перчатках, в праздник утром, в присутствии квартирохозяев. Он отдавал свои руку и сердце — по всем европейским правилам.
Б. Пильняк, "Рассказ о том, как создаются рассказы"
Сцена из спектакля. Фото: официальный сайт Приморского академического краевого драматического театра им. М. Горького
В Японии София постепенно привыкала к японской жизни, носила кимоно и гэта, посвящала всё время мужу (особенно ночное), а он в это время что-то писал, называя это работой, в результате получился роман, который прославил Тагаки и в котором, как позже случайно узнала София, муж подробно описывал ее во всех ситуациях, включая самые интимные.
Цитата
Тагаки каждый день за годы ссылки записывал свои наблюдения за женой, за этой русской, которая не знала, что величие России начинается за программою гимназий и что величие русской культуры — этого отъезжего поля — в уменьи размышлять. Японская мораль не стыдится обнаженного тела, естественных человеческих отправлений, полового акта: с клиническими подробностями был написан роман Тагаки-сана, — русским способом размышлять размышлял Тагаки-сан о времени, мыслях и теле своей жены. — Тогда на берегу моря, корреспондент столичной газеты, в разговорах с Тагаки-но-оку-сан с женой знаменитого писателя, — открыл перед ней не зеркало, но философию зеркал, — она увидала себя, зажившую на бумаге, — и не важно, что в романе было клинически описано, как содрагалась она в страсти и расстройстве живота: — страшное — ее страшное — начиналось за этим. Она узнала, что все, вся ее жизнь была материалом для наблюдений, муж шпионил за нею в каждую минуту ее жизни: — с этого начиналось ее страшное, это было жестоким предательством всего, что было у нее. — И она запросилась — через консульство — обратно, домой, во Владивосток…
Она оставила чин жены знаменитого писателя, любовь и трогательность яшмового времени, — и она вернулась во Владивосток к разбитым корытам учительниц первоначальной школы.
Б. Пильняк, "Рассказ о том, как создаются рассказы"
Оканчивается рассказ пятью абзацами, и это построение заставляет вспомнить о традиционной пятистрочной японской стихотворной форме танка, определяемой поэтом Цураюки (IX — начало X века) таким образом: поэзия, "корни которой — в человеческом сердце".
Сцена из спектакля. Фото: официальный сайт Приморского академического краевого драматического театра им. М. Горького
Цитата
Вот и все.
Она — изжила свою автобиографию; биографию ее написал я, — о том, что пройти через смерть — гораздо труднее, чем убить человека.
Он — написал прекрасный роман.
Судить людей — не мне. Но мой удел — размышлять: обо всем, — и о том, в частности, как создаются рассказы.
Лиса — бог хитрости и предательства; если дух лисы вселится в человека, род этого человека — проклят. Лиса — писательский бог!
Б. Пильняк, "Рассказ о том, как создаются рассказы"
По легенде (а это уже легенда), пьесу по "Рассказу о том, как создаются рассказы" художественный руководитель приморской Горьковки Ефим Звеняцкий сначала попросил написать Григория Горина.
Произошло это в 2000 году на волне успеха премьеры спектакля "Поминальная молитва" (12+) по одноименной пьесе Горина, в основу которой лег цикл рассказов Шолома Алейхема "Тевье-молочник" (12+), в Приморском академическом краевом драматическом театре имени М. Горького.
— Да, так и было, — подтвердил Ефим Семенович. — Мы с ним встретились во дворе МХАТа, доронинского (Московский художественный академический театр им. М. Горького — А.К.). Он приехал на своей прекрасной "Ниве", которую только что купил. И сказал с улыбкой: "Да ну что ты, Фима, здесь всего девять страничек. Я это напишу за месяц". Мы расстались… и он ушел из жизни (Григорий Горин умер 15 июня 2000 года. Премьера "Поминальной молитвы" в приморской Горьковке состоялась 15 апреля 2000 года — А.К.).
Ефим Звеняцкий. Фото: ИА PrimaMedia
В 2014 году в приморском театре имени М. Горького был поставлен спектакль "Крейсера" (12+) по одноименному роману (12+) Валентина Пикуля, после этого линию "владивостокских" постановок было решено продолжить.
Инсценировку по "Рассказу…" Ефим Звеняцкий заказал драматургу, писателю, поэту, музыканту и певцу из Астрахани Роману Беккулову, поставить спектакль "Фрегат "София" было предложено Вадиму Данцигеру.
Вспоминается фильм Марка Захарова "Формула любви" (12+), поставленный по сценарию Горина, весьма вольно трактующего первоисточник — повесть Алексея Толстого "Граф Калиостро" (12+).
Например, о докторе, которого в фильме стол блистательно сыграл Леонид Броневой (благо было что играть), в повести упомянуто всего только раз: "Осмотрев Марию, лекарь сказал, что одно из двух: либо горячка возьмет свое, либо человек возьмет свое", но именно из этой единственной фразы вырастает образ провинциального врачевателя-философа, стреляного воробья, много повидавшего и изведавшего на своем веку, немного циничного и весьма саркастически оценивающего окружающих его людей.
"Во Владивостоке он квартировал в том же доме, где снимала комнату и она: в Сибири употребляется вместо слова "квартировал" слово — "стоял," — они стояли в одной квартире", — говорится в "Рассказе…", ну а раз так, то в пьесе и, стало быть, в спектакле, появляется Аксинья Максимовна, хозяйка квартиры, роль весьма харáктерная, не менее сочная, чем доктор в "Формуле любви".
Цитата
Мой соотечественник, секретарь генерального консульства товарищ Джурба повез меня на Майю-сан, в горы над городом К., в храм лисицы. Туда надо было сначала ехать автомобилем, затем элевейтором, — и дальше надо было итти пешком тропинками и лесенками по скалам, на вершину горы, в чащи кедрового леса, в тишину, где тоскливейше гудел буддийский колокол. Лиса — бог хитрости и предательства, — если дух лисы вселится в человека, род этого человека — проклят. Во мраке кедров, на площадке скалы, три стороны которой падали вниз обрывами, стоял монастырообразный храм, в алтарях которого покоились лисы. Там было очень тихо, и оттуда широчайший открывался горизонт на цепи горных хребтов и на Великий океан, в бесконечности горизонта уходящий в ничто. — Все же неподалеку от храма, еще выше в горах, откуда видна и другая сторона горной цепи, мы нашли трактирчик с холодным элем. Под эль, под ум кедров и над океаном — очень не плохо могут собеседовать два соотечественника. И тогда мне товарищ Джурба рассказал ту историю, ради которой я вспомнил писателя Тагаки и ради которой я пишу этот рассказ.
Б. Пильняк, "Рассказ о том, как создаются рассказы"
Сцена из спектакля. Фото: официальный сайт Приморского академического краевого драматического театра им. М. Горького
В спектакле "Фрегат "София" товарищ Джурба превращается в русского офицера, благородно и трепетно ухаживающего во Владивостоке за Софией Васильевной Гнедых и в силу этого благородства уступившего ее офицеру генерального штаба императорской оккупационной японской армии Тагаки прямо во время собственного сватовства, с тем чтобы потом, встретив ее в Америке, куда она сбежала от мужа и где он, Джурба, стал владельцем преуспевающей компании, уже не расставаться с ней, Соней, никогда (хеппи-энд по-голливудски?), а иначе от кого бы мы узнали всю эту историю?
Конечно, этот сюжетный ход с внутренним рассказчиком — участником событий (как говорят пацаны во дворе, "вратарь-гоняла") придумал Роман Беккулов, но ведь и у Горина могло получится нечто похожее, а?
Романа Беккулова смело можно назвать одним из авторов Приморского драматического: помимо "Фрегата "София", в репертуаре театра есть "Собачье сердце" (12+) в его инсценировке по одноименной повести (12+) Михаила Булгакова, по его пьесе был поставлен спектакль "Сергей Есенин. Исповедь" (18+).
Цитата
Вот, например, Владивосток! Там достаточно большое количество театров, но абсолютным лидером выступает Приморский академический краевой драматический театр имени Горького, с которым я работаю. Художественным руководителем там уже почти 40 лет является Ефим Семенович Звеняцкий.
Так вот, он умеет держать свой театр на плаву и изыскивает финансирование. У него безумно талантливая труппа. Обычно как, бывают актеры, на которых зритель ходит, а там можно идти на каждого, как на народного, так и на начинающего! Они делают великолепные постановки. Театр имеет возможность приглашать знаменитых режиссёров из Греции, Швеции, США, а также ведущих театральных художников, таких как Андрей Климов, который работал какое-то время в Астрахани.
Из интервью Р. Беккулова порталу AST-NEWS.ru
"Собачье сердце" (инсценировка Романа Беккулова). Фото: официальный сайт Приморского академического краевого драматического театра им. М. Горького
Папа у Романа Беккулова — казах, мама — русская, он с отличием окончил медучилище, затем — мединститут, но в один прекрасный апрельский день бросил ординатуру и подался на "Мосфильм", его группа "Бекк-Тайм" поет всё: "фолк-рок, рэгги, ска, блюз, панк— и хард-рок, кантри, лирику, бард-хаус с элементами японской и китайской философии и неуемного казахского импрессионизма" (чему в немалой степени, как ни странно, способствует соло на балалайке в исполнении Рамиля Джадгирова), он никогда не ставил себе целью, в каком направлении ему развиваться, а просто старался делать то, что ему интересно.
Цитата
Однажды у руководителя очень крупной российской компании был юбилей, и ко мне обратились с просьбой придумать ему поздравление. Я решил написать его 14-строчной "онегинской строфой", что всем очень понравилось. Но в день получения гонорара у меня сломался холодильник, и пришлось вызвать мастера. И каково было мое удивление, что его звали Александр Сергеевич Пушкин, я расплатился с ним деньгами, полученными за мой заказ. Так я понял, что на небесах тоже есть своё Российское авторское общество, которое, таким образом, взяло с меня отчисление.
Из интервью Р. Беккулова порталу AST-NEWS
Роман Беккулов (слева) и Вадим Данцигер (в центре). ИА PrimaMedia
В "Рассказе о том, как создаются рассказы" сказано, что "в чемодане знаний" Сонечки Гнедых "лежало убеждение, что Пушкин и Чехов — великие писатели", но нет ничего о старом корыте под гордым именем фрегат "София", на котором София Васильевна Гнедых на свой страх и риск отправилась из Владивостока в Цуругу.
Однако у Пушкина сказано: "Ветер на море гуляет И кораблик подгоняет", и вот уже на сцене "средь бурных вод" фрегат "София", на палубе люди, которых нет в рассказе, но здесь они есть, и у каждого своя судьба, и эти судьбы переплетаются, и некоторые их них соединяются с судьбой Сони Гнедых, но это — потом, а сейчас не на шутку разыгравшийся шторм норовит всех смыть за борт, и тогда матросы приносят канат, и все дружно цепляются за него, чтобы выжить…
Цитата
Пушкина она знала, должно быть, ровно столько, сколько требовалось по программе гимназии, и наверное она путала понятия слов — этика и эстетика, как и я однажды спутал их, щегольнув в сочинении о Пушкине, написанном в шестом классе реального. И, конечно, она и не знала, что Пушкин начинается как раз за программою гимназии, точно так же, как ни разу она не задумалась о том, что люди свой аршин пониманий считают нормой всему, когда все, что выше и ниже пониманий, кажется человеку глуповатым или просто глупым, если сам этот глуповат. Чехова она прочла всего, потому что он был в приложении к Ниве у отца, — и Чехов знал, что эта девушка, "прости, господи, глуповата". Но, коли на память пришел Пушкин, то эта девушка могла быть (и мне хочется, чтобы так и было), — могла быть — глуповатой, как поэзия, как и подобает осьмнадцати годам. Она имела свои понятия: — красоты (очень красивы японские кимоно, как раз те, которых не носят японцы и которые производятся японцами для иностранцев), — справедливости (когда справедливо она перестала кланяться прапорщику Иванцову, разболтавшему об их свидании), — знаний (когда в чемодане знаний лежало убеждение, что Пушкин и Чехов — великие писатели, — во-первых, необыкновенные люди, — а, во-вторых, теперь перевелись, как мамонты, потому что теперь ничего необыкновенного не бывает, ибо пророков нет не только в отечестве, но и в своем времени)… Но, если писательские условности описаниями природы дополнять характеры героев — могут жить на бумаге, — то пусть эта девушка, во имя глуповатой, прости, господи, поэзии, будет четка и прозрачна, как небо, море и камни дальне-восточного российского побережья.
Б. Пильняк, "Рассказ о том, как создаются рассказы"
"Четка и прозрачна, как небо, море и камни дальневосточного российского побережья", как чайка, летающая в небе над морем и каменистым берегом, но "случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил ее".
"В принципе, в пьесе был заложен Чехов в том смысле, что героиня говорила о нем, и автор инсценировки Роман Беккулов вставил в текст "Три сестры" (финальную сцену пьесы — А.К.), которую потом обсуждают Тагаки и София", — говорит режиссер-постановщик спектакля Вадим Данцигер, с которым мы разговариваем в перерыве репетиции "Матросской тишины".
Цитата
М а ш а. О, как играет музыка! Они уходят от нас, один ушел совсем, совсем навсегда, мы останемся одни, чтобы начать нашу жизнь снова. Надо жить... Надо жить...
И р и н а (кладет голову на грудь Ольге). Придет время, все узнают, зачем все это, для чего эти страдания, никаких не будет тайн, а пока надо жить... надо работать, только работать! Завтра я поеду одна, буду учить в школе и всю свою жизнь отдам тем, кому она, быть может, нужна. Теперь осень, скоро придет зима, засыплет снегом, а я буду работать, буду работать...
О л ь г а (обнимает обеих сестер). Музыка играет так весело, бодро, и хочется жить! О, боже мой! Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живет теперь. О, милые сестры, жизнь наша еще не кончена. Будем жить! Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем... Если бы знать, если бы знать!
А.П. Чехов, "Три сестры"
"И здесь я понял, что если мы будем играть в какой-то очень тонкий психологический театр, то для большой сцены это будет очень сложно. Плюс меня всегда очень волновало, почему целый ряд чеховских пьес, включая "Три сестры", определяют как комедию, что для всех всегда было очень странно. Я постарался искать в ключе доброго комизма, но у нас это, скорее, не пародия на чеховские "Три сестры", — говорит Вадим Данцигер, и с ним нельзя не согласиться — это не пародия на "Трех сестер" Чехова, это пародия на то, как их играли в разные времена, ужасно наигрывая, пытаясь передать какие-то нереальные, нечеловеческие, чисто театральные страсти.
А во втором действии "Фрегата "София" нас ожидают еще и японские "Три сестры" — тот же финальный диалог Маши, Ирины и Ольги, — но только в стиле театра кабуки и на японском языке, за счет чего, как говорит Данцигер появляется "это безумие" — страшные маски, странные движения, резкие отрывистые слова.
Сцена из спектакля. Фото: официальный сайт Приморского академического краевого драматического театра им. М. Горького
"Это "Три сестры?" — спрашивает Соня. — "Это пьеса о лисе, боге хитрости и предательства, который поселился в доме", — отвечает Тагаки.
Лучшего определения фабулы "Трех сестер" не найдешь.
В послужном списке Вадима Данцигера, как ни странно, нет спектаклей по пьесам Чехова, хотя, по его словам, он мечтает поставить его (а еще Шекспира), но как-то не складывается, к тому же Чехова сейчас, что называется, "подзатаскали", ему надо "отлежаться", зрители должны соскучиться по нему (но если бы Данцигеру представилась возможность поставить Чехова, то это был бы "Вишневый сад").
В Приморском академическом краевом драматическом театре имени М. Горького Вадим Данцигер ставил и раньше: в 2012 году — спектакль "Один день из жизни города Мордасова" (12+) по повести Ф.М. Достоевского "Дядюшкин сон" (12+); в 2015 году — спектакль "Женитьба" (12+) по пьесе Н.В. Гоголя; в 2016 году — спектакль "Заповедные дали" (16+) по повести Сергея Довлатова "Заповедник" (16+); в 2018 году — спектакль по пьесе Романа Беккулова "Сергей Есенин. Исповедь" (18+).
Данцигер много ставит в провинции, получилось это как бы случайно, а потом стало чем-то вроде концепции: "Я родился в Москве, но мое первое театральное учебное заведение было в Иркутске. Вернувшись из Сибири, очень много ставил в Москве, но в какой-то момент мне больше стали предлагать постановки именно в провинции".
Оно и к лучшему, как говорится: "Я считаю, что театр в Москве сейчас находится в ужасающем состоянии. Это я обобщаю, конечно, есть более удачные театры, есть менее удачные. Но в целом театральное дело в Москве сейчас даже не хромает. Оно заковыляло так, что там стало сложно работать и заниматься той профессией, которую я выбрал достаточно рано и вне которой я себя уже не представляю".
На репетиции "Матросской тишины". Фото: Осипчук Дмитрий, ИА PrimaMedia
В общем, Москва не дает уже того удовольствия, которое Вадим Данцигер получает в провинциальных театрах: "Потому что всё-таки в региональных театрах сохранился еще вот этот театральный дух, какое-то наивное, в хорошем смысле, наивное представление об искусстве. Оно более бескорыстное. И мне просто стало интереснее работать с провинциальными артистами, они еще сохранили такое отношение к профессии, да и саму профессию".
Действие "Рассказа о том, как создаются рассказы" происходит в Японии, в спектакле же всё первое действие отдано Владивостоку, и по-другому быть не могло — пьеса-то из "владивостокского цикла".
Цитаты
Во Владивостоке я был однажды, в последних числах августа, — и навсегда я запомню Владивосток городом в золотых днях, в просторном воздухе, в крепком ветре с моря, в синем море, в синем небе, в синих далях, — в черствой той пустынности, которая напомнила мне Норвегию, ибо и там и тут земли обрываются в океан лысыми глыбами камней, одиночествующих одинокими соснами. Существенно говоря, это только прием — описаниями природы дополнять характеры героев. Она, София Васильевна Гнедых, Соня Гнедых, родилась и выросла во Владивостоке.
Б. Пильняк, "Рассказ о том, как создаются рассказы"
Свою автобиографию Софья Васильевна исхитрилась написать так, что ни по консульской линии, ни по моей — выудить оттуда многого невозможно, кроме недоумения (для меня, к слову сказать, не очень большого), — недоумения в том, как ухитрилась эта женщина пройти мимо всего, чем жили мы в эти годы. Как известно, японская императорская армия была на Дальнем российском востоке в 1920 году за тем, чтобы оккупировать Дальний восток, — и известно, что изгнаны были японцы партизанами: ни словом об этом не упоминается в биографии.
Б. Пильняк, "Рассказ о том, как создаются рассказы"
В спектакле об изгнании японцев партизанами говорится много и со смыслом: именно это является побудительной причиной бегства из Владивостока штабс-капитана Джурбы и того, что он наконец-то решился сделать предложение Соне Гнедых под предлогом того, что она сможет отправиться с ним в изгнание как его жена.
Соня отказывается, потому что любит Владивосток, его сопки, заливы, туманы, да и кто ее тронет, тихую скромную девушку, учительницу словесности, чтящую Пушкина и Чехова, кто ее тронет?
Сцена из спектакля. Фото: ИА PrimaMedia
Однако любовь к непонятному и смешному, но благородному офицеру генерального штаба императорской оккупационной японской армии оказалась сильнее любви к сопкам, заливам и туманам, и София Владимировна отправилась в Японию, чтобы там выйти за Тагаки замуж.
Цитата
"…его не называли иначе, как „макака“… Все очень удивлялись, что он два раза в день принимает ванну, носит шелковое белье и на ночь надевает пижаму… Потом стали его уважать… Вечерами он всегда сидел дома и вслух читал русские книги, стихи и рассказы незнакомых мне современных поэтов, Брюсова и Бунина. Он хорошо говорил по-русски, только с одним недостатком: вместо л произносил р. Это и послужило поводом для знакомства: я стояла у двери, он читал стихи, а потом стал тихо петь:
Дышала ночь…
я не удержалась и рассмеялась, а он открыл дверь, так что я не успела пройти мимо, и сказал:
— Извините, невежириво приграшать мадемуазерь. Разрешите мне визитировать вас.
Я очень смутилась, ничего не поняла, сказала — „извиняюсь!“ — и прошла к себе. А на другой день он пришел ко мне с визитом. Он подарил мне очень большую коробку шоколадных конфект и сказал:
— Я просиру разрешения визит. Пожаруйста шокораду. Какое ваше впечатерение погода?.."
Б. Пильняк, "Рассказ о том, как создаются рассказы"
Так и видятся меблированные комнаты в приземистых домах запутанной Миллионки, маленькие балкончики, с которых видно море и пролегающие над ним чайки, дворы-колодцы, крутые узкие лестницы, по которым постояльцы поднимаются к себе, слышится сиплый шум примусов, звяканье посуды, обрывки бытовой перебранки, треньканье гитары, чей-то гнусавый голосок, выводящий припев незамысловатого романса, пьяная ругань мичмана Иванцова…
Сценография спектакля проста и убедительна: на переднем плане покатый подиум (символ владивостокского рельефа), по бокам и на заднем плане экраны, на экранах — море (особенность, которую отмечали многие гости Владивостока — море везде, как наваждение, ты от него уходишь… и к нему приходишь).
Цитата
У него на плотине блестит горлышко разбитой бутылки и чернеет тень от мельничного колеса — вот и лунная ночь готова…
А.П. Чехов, "Чайка"
Вот именно: звукооператор дает звук дождя, изображение моря на экранах темнеет, на сцену по очереди выходят люди с зонтами — парами и поодиночке, — вот и картина Владивостока готова, причем такая реальная, что реальней не бывает, — как плаксивый Париж на картинах Камиля Писсарро, одного из первых импрессионистов, чем размытее, тем реальнее, ибо включаются чувства, ассоциации, фантазия…
Еще одна в буквальном смысле сногсшибательная, очень точная по динамике и импрессии сцена — шторм на палубе "Фрегата "София": актеры, уцепившись за канат, катаются по сцене, выкрикивают то, что им полагается по роли, багаж катится к борту, падает за борт ("Мне даже некоторые зрители говорили, что в этот момент кого-то в зале укачивать начинало — люди почувствовали себя на борту", — Вадим Данцигер).
Сцена из спектакля. Фото: ИА PrimaMedia
София и Тагаки-сан идут в театр на "Три сестры", спускаются по наклонному подиуму в зрительный зал, садятся в первом ряду, и теперь обстановка квартиры в Миллионке (диван, стол, стулья, ширма, граммофон) превращается в обстановку дома Прозоровых, где произносят свой заключительный пафосный диалог Ольга, Маша, Ирина…
Одна из самых поразительных вещей в мире — театральная условность, рождающая реальность.
Покатый подиум на переднем плане (символ японского рельефа), по бокам и на заднем плане экраны, на экранах — сопки (сопки везде, как наваждение, огибаешь одну и… упираешься в другую), на сцене — сдвигающиеся и раздвигающиеся ширмы — это уже не Владивосток, а Япония, куда приехала София Васильевна Гнедых, на ней кимоно, она жена Тагаки-сана, жизнь ее тягуча и однообразна: днем готовит рис мужу (а риса в Японии много!), пока тот что-то пишет, ночью наступает ее время…
Цитата
Осенью все уехали, оставив двоих молодоженов. Ему из Токио присылали ящиками русские, английские и японские книги. Она в своей исповеди почти ничего не пишет о своем времени. И можно представлять, как по осени дуют с океана ветры, гудят скалы, как холодно и одиноко около хибачи, домашнего камелька, сидеть двоим — часами, днями, неделями. Она уже научилась приветствовать — "о-ясуми-насай", прощаться — "сайонара", отвечать на благодарности — "до-итасима-ситэ", просить обождать, пока она позовет мужа, — "чотто-мато-кудасай". В свободном своем времени она узнала, что рис, так же, как хлеб, может вариться многими различнейшими способами и что, как европейцы ничего не понимают в способах варения риса, точно так же японцы не умеют печь хлеба. А из тех книг, что присылали мужу, она узнала, что Пушкин начинается как раз за программою гимназии и что Пушкин вовсе не умер, как мамонт, но живет, жив и будет жить: от мужа и из книг она узнала, что величайшие в мире литература и раздумье — русские. Время их шло строгим деревенским регламентом, чуть-чуть голодным.
Б. Пильняк, "Рассказ о том, как создаются рассказы"
Конечно, на этом и можно было целиком и полностью сфокусировать спектакль: на разнице и взаимопроникновении культур… но это как-то несовременно, что ли.
Многие из нас побывали в Японии, многие смотрели "Семь самураев" (16+) Акиры Куросавы с Такаси Симурой и Тосиро Мифунэ, многие читали Мураками, которого, кстати, в Японии, считают "неяпонским", многие предпочитают японскую кухню (во Владивостоке поесть чего-нибудь аутентичного японского вообще не проблема) — какая уж тут разница культур, ну, разве что на уровне языка, как в том эпизоде, где Тагаки-сан (Сергей Коврижных) читает Софии Васильевне (Татьяна Иванашко) хокку на японском языке: нечто резкое, воинственное, пугающее, а в переводе на русский — лиричнейшее стихотворение о стрекозе.
Сцена из спектакля. Фото: официальный сайт Приморского академического краевого драматического театра им. М. Горького
А можно и так: "Он — написал прекрасный роман… Лиса — бог хитрости и предательства; если дух лисы вселится в человека, род этого человека — проклят. Лиса — писательский бог!", а по-русски: "Ради красного словца не пожалеет и родного отца…"
В спектакле "Фрегат "София" — много благородства: благороден Тагаки-сан, благороден Джурба, даже вечно пьяный мичман Иванцов, и тот благороден: проводил Софию Васильевну на старом корыте — дырявом фрегате до Японии и тут же вернулся во Владивосток, потому как — родина — и где еще умирать, как не на Родине; и остается только гадать, когда Тагаки превратился в хитрую лису-предателя: уже во Владивостоке, увлекая в свои сети ложным благородством Соню Гнедых, или в Японии — в силу жизненных обстоятельств (из армии уволили из-за брака с русской и надо было как-то деньги зарабатывать) или в силу неукротимой тяги к писательству в духе Дзюнъитиро Танидзаки, поклонника творчества и философии автора "Портрета Дориана Грея" Оскара Уайльда.
Да нет же, это история о любви в двух частях: о любви зарождающейся и зародившейся, трепетной и страстной, небесной и плотской; преданной (тот есть верной) — и — преданной (той, которую предали), предательство вызревает, как зерно, и поражает, словно молния, в один момент.
Как рассказал Вадим Данциге, идея с балетным эпизодом (а это балет, несмотря на то что партнерша не встает на пуанты) возникла по ходу работы над спектаклем, поскольку, как выяснилось, исполнительница заглавной роли Татьяна Иванашко обладает прекрасной пластикой ("В принципе, когда мы говорим о таких высоких материях, как любовь, литература, любовь к Родине, — причем одновременно, то здесь какой-то пластический рисунок был необходим. Тогда и стало понятно, что понадобится пластика. Особенно для второго акта, где, в принципе, сплошные интимные отношения", — Вадим Данцигер).
А как еще передать интимные отношения на сцене, если не танцем: переплетением тел, их взаимным движением вверх, полетом легкой партнерши над делающим поддержку сильным партнером, — танцем, похожим на иероглиф.
Цитата
И море и Гомер все движимо любовью…
Куда же деться мне? И вот, Гомер молчит…
И море Черное витийствуя шумит
И с страшным гроxотом подxодит к изголовью...
О.Э. Мандельштам, "Бессонница, Гомер, тугие паруса…"
Сцена из спектакля. Фото: официальный сайт Приморского академического краевого драматического театра им. М. Горького
Всё движимо любовью: и сам танец, и внутренний диалог героев, и иероглифы, появляющиеся на экране (хокку? любовные признания? клятвы? слова из романа Тагаки?); и если приглядеться, то, среди них, возможно, будет и такой:
きつね .
Весь спектакль похож на листок тонкой рисовой бумаги, на которой начертаны иероглифы, например, такой: возвращается из Владивостока на фрегате "София" в Японию женщина по имени Ёкотатэ (вдова японского самурая, погибшего в Приморье), возвращается для того, чтобы, соблюдая традицию, уйти вслед за ним в Ёми-но Куни, и, наверное, она, как женщина покорная и услужливая, подобно подавляющему большинству японских женщин, со смирением, без видимых эмоций приняла бы роман, написанный супругом, но у русской жены Тагаки-сана другие представления о любви и гордости, чести и бесчестии, о том, что можно и чего нельзя.
Жил во времена Дзюнъитиро Танидзаки другой японский писатель — Сюгоро Ямомото, этакий японский Максим Горький, тоже из простой семьи и тоже "ушедший в люди", где он прошел "свои университеты", в 1965 году его роман "Красная борода" (16+) о докторе для простых людей Кёдзё Ниидэ экранизировал Акира Куросава.
В те годы японская киноиндустрия испытывала кризис из-за стремительного внедрения телевидения: по вечерам японцы сидели дома и смотрели телевизор, а не ходили в кинотеатры, — и на этом фоне Акира Куросава задумал создать нечто "настолько великолепное, что каждый человек обязан увидеть".
У него получилось, и если вы еще не видели "Красную бороду" (16+) Акиры Куросавы с Тосиро Мифунэ в главной роли, то это не проблемы Куросавы.
В 1970 году Куросава поставил свой первый цветной фильм "Под стук трамвайных колес" (16+) об обитателях токийских трущоб по рассказам Сюгоро Ямомото (хотя в 1972 году фильм был номинирован на "Оскар", в Японии его приняли прохладно, что послужило причиной депрессии и попытки самоубийства Акиры Куросавы).
По счастью, в 1971 году в Японию приехал Сергей Герасимов и предложил Куросаве поставить фильм в СССР, и это был "Дерсу Узала" (12+), основные съемки которого прошли в Приморье, — но это так, к слову.