В 1849 г. генерал-губернатор Восточной Сибири Николай Муравьев совершил уникальное путешествие из Иркутска на Камчатку и обратно. Почему уникальное? Да просто потому, что ни до него, ни после него никто из губернаторов, включая современных, такого путешествия не совершал. Охотский тракт, которым прошел будущий граф Муравьев-Амурский и сегодня остается одной из самых непроходимых дорог в мире.
Летом здесь практически нет движения — мешают болота и бурные реки, а в холодное время года, по замерзшему зимнику, ходят исключительно большегрузы и вездеходы. Муравьев преодолел Охотский тракт летом, затратив на дорогу рекордные две недели, вместо месяца, который обычно тратили те, кто осмеливался пройти по этому маршруту, а осенью возвращался по еще более сложному Аянскому тракту и вновь затратил на дорогу всего две недели. Кроме того, путешествие он совершил в необычной компании. Об этом путешествии, его целях и том упорстве, с которым Муравьев их добивался, читайте в материале историка, ведущего проекта "Объяснения" ВЦБС Сергея Корнилова.
Увертюра
В августе 1847 г. тульский губернатор Николай Муравьев получил известие о том, что вскоре, проездом на юг, Тулу посетит император Николай I. Как водится, перед посещением монаршей особы, город стали приводить в порядок, но хлопоты оказались напрасными — государь проехал губернский город ночью и вылизанную Тулу не увидел — он спал. Муравьеву приказали сопровождать кортеж императора до ближайшей почтовой станции и губернатор последовал за спящим монархом, но на первой станции Николай продолжал почивать. На второй станции ситуация повторилась. На третьей станции, почти на границе Тульской губернии, император, наконец, проснулся и в 7 часов утра 5 сентября 1847 года губернатор получил аудиенцию.
Николай I огорошил тёзку известием о том, что назначает его генерал-губернатором Восточной Сибири. Это внезапное назначение вызвало массу пересудов. Во-первых, Николай Муравьев стал губернатором Тулы всего год назад и, как говорится, ничего не предвещало... Во-вторых, он оказался самым молодым генерал-губернатором, когда-либо занимавшим такую высокую должность — на тот момент ему было всего 38 лет — предшественники были гораздо старше.
В-третьих, злые языки говорили, что Николай I спросонья принял молодого генерал-майора Муравьева за его полного тёзку, пожилого генерал-адъютанта Николая Николаевича Муравьева (в будущем — Муравьев-Карский), с которым они действительно были похожи, являясь дальними родственниками. Впрочем, это были лишь слухи — Николай I славился прекрасной памятью и помнил лица и имена даже простых солдат, не говоря уже о генералах.
На самом деле, выбор честного и храброго служаки, героя Кавказской войны Николая Муравьева на пост генерал-губернатора Восточной Сибири был вовсе не случайным. Недавно сенатская комиссия посетила Восточную Сибирь и обнаружила крупные нарушения в деятельности предыдущего генерал-губернатора Вильгельма Руперта. Комитет министров предложил отдать Руперта под суд, но Николай I отклонил это предложение и отправил слабохарактерного, но добродушного Руперта в отставку по собственному желанию — генерал-лейтенант был в фаворе после того, как один сохранил верность царю во время восстания декабристов.
Прежде чем отправиться в Иркутск — резиденцию Восточно-Сибирского генерал-губернаторства, Муравьев прибыл в Петербург и четыре месяца готовился к новой должности: читал литературу о крае, которым ему предстояло управлять, изучал доклады предыдущих генерал-губернаторов, встречался с сибиряками. Кроме того, он познакомился с капитаном транспорта "Байкал" Геннадием Невельским, который готовился к отправке на Дальний Восток и обещал ему всемерную поддержку, договорившись о совместных действиях на Амуре и Сахалине.
В феврале 1848 г. Николай Муравьев с молодой женой (за год до этого он женился на француженке Элизабет Буржуа де Ришмон, получившей после принятия православия русское имя Екатерина Николаевна) отправился к месту новой службы.
Николай Муравьев с женой. Фото: из открытых источников
Сюжет и декорации
Восточная Сибирь являлась самым крупным регионом Российской империи, занимая около трети ее территории. В состав Восточно-Сибирского генерал-губернаторства входила две губернии: Енисейская и Иркутская, а также Якутская и Камчатская области. Если первые три административные единицы регулярно посещались генерал-губернаторами, то Камчатская область, включавшая Чукотку, была настолько отдаленной частью России, что ни один генерал-губернатор даже не помышлял о визите в эту тьмутаракань.
Перед самым отъездом из Петербурга, Муравьев получил аудиенцию у императора, во время которой Николай I высказал сомнение, что Николай Николаевич сможет осмотреть восточную окраину вверенной ему территории. Новоиспеченного генерал-губернатора это подзадорило и он запальчиво ответил: "Я постараюсь туда добраться". Возможно, впоследствии он об этом пожалел, но слово, данное императору, постарался исполнить как можно быстрее.
С одной стороны, Муравьев мог не ездить на Камчатку — никто бы его не осудил, тем более, что чиновники в Петербурге считали это путешествие сумасбродством. Выбить средства на его финансирование было делом почти нереальным и поэтому, не привыкший отступать перед трудностями Муравьев, решил потратить на Камчатскую экспедицию собственные деньги, а именно жалование, выплаченное за год вперед — 10 тыс. рублей.
Сборы на Камчатку оказались хлопотными не только из-за технических сложностей. Экспедиции предстояло пройти на лошадях, лодках и морским транспортом 7 тыс. км — всего около 14 тыс. км в обе стороны. Это превышало расстояние от Иркутска до Москвы (5 тыс. км) и до Петербурга (около 6 тыс. км), но помимо организационных трудностей, в дело вмешался человеческий фактор.
С Муравьевым в Иркутск прибыли двое молодых помощников — выпускник Царскосельского лицея, чиновник особых поручений при генерал-губернаторе Бернгард Струве и личный адъютант Муравьева, его однофамилец Василий Муравьев, с которым они служили на Кавказе. Оба проявили себя с лучшей стороны и оказались незаменимыми помощниками генерал-губернатора.
Они были назначены в Камчатскую экспедицию, но осенью 1848 г. Василий Муравьев заболел — сказалась контузия, полученная на Кавказе. Весной 1849 г. он почувствовал себя лучше и 11 апреля в письме родным сообщил, что собирается на Камчатку. Судьба распорядилась по-другому: 13 апреля 1849 г. Василий Муравьев скоропостижно скончался.
Смерть 25-летнего адъютанта поразила всех. Струве потерял близкого друга, а Николай Муравьев — помощника, о котором отзывался исключительно в превосходных тонах. В письме к родным Василия еще до его неожиданной смерти Николай Николаевич писал: "Такого усердного, трудолюбивого и делового адъютанта у меня не было никогда", а в другом письме говорил, что "привязался к нему, как к родному сыну".
Струве в записках о службе в Сибири вспоминал, что эта смерть произвела на него такое ужасное впечатление, что все вокруг "боялись за мой рассудок. Муравьев поспешил немедленно отправить меня в бурятскую степь… чтобы удалить из той квартиры, где мы проживали вместе с В.М. и где он умер на моих руках, чтобы отвлечь от грустных размышлений, которым я предавался".
Потеря адъютанта могла стать препятствием в подготовке экспедиции, но, к счастью, за несколько дней до смерти Василия Муравьева из Петербурга приехал его друг Михаил Корсаков, который заменил адъютанта и стал третьим в плеяде молодых помощников генерал-губернатора. Он не только блестяще выполнил миссию, возложенную на него, но и впоследствии сменил Муравьева-Амурского на посту генерал-губернатора Восточной Сибири.
Внезапная смерть Василия Муравьева стала не единственным препятствием в подготовке экспедиции. Гораздо сложнее пришлось Николаю Николаевичу, когда в опасную дорогу с ним решила отправиться… жена. Он пытался Екатерину Николаевну отговорить, но никакие уговоры не помогали — она твердо решила разделить все тяжести пути с мужем.
Муравьев объяснял супруге, что поход станет сложным испытанием даже для него, не говоря о том, как трудно будет такой рафинированной француженке, как она, но Катрин (Катенька, как он ее называл), была непреклонна. Скрипя сердце, Муравьев согласился, но поставил жесткие условия — в путешествие взять минимум вещей и никаких дамских туалетов — только самое необходимое. Катрин согласилась, но на этом препятствия не закончились.
Н.Н. Муравьев, 1840-е гг. Фото: из открытых источников
Лиза Кристиани
Летом 1848 года в Иркутске внезапно объявилась виолончелистка Лиза Кристиани — это было, как гром с ясного неба. Дело в том, что, говоря современным языком, Лиза Кристиани являлась настоящей звездой тогдашней европейской поп-музыки. История ее удивительна.
Лиза Кристиани (настоящее имя Элизабет Кретьен) родилась в Париже в 1827 г., где занималась музыкой у известного пианиста Огюста Вольфа, а затем училась игре на виолончели у солиста Итальянской оперы Бернара Беназе. В возрасте 16 лет она взяла италианизированный псевдоним Лиза Кристиани и начала гастрольную карьеру, произведя фурор в Европе, поскольку стала первой женщиной, которая играла на виолончели для публики. До нее виолончелистами были исключительно мужчины, поскольку виолончель держат между ног, а такая позиция для женщин считалась неприличной.
Лиза Кристиани. Фото: из открытых источников
В 1844 г. Лиза Кристиани дебютировала концертами в Париже, Руане и Брюсселе. В 1845 г. она отправилась в гастрольное турне, начав с Вены и затем объехала многие города Германии: Линц, Пассау, Регенсбург, Нюрнберг, Баден-Баден и др. В Германии она вызвала такой интерес, что ее портрет стал продаваться в киосках. Наибольший успех она имела в Лейпциге, где выступала с Оркестром Гевандхауса и где ее увидел Мендельсон, посвятивший Лизе пьесу для фортепиано и виолончели "Песня без слов".
На вырученные от гастролей деньги Лиза приобрела виолончель работы Страдивари 1700 года выпуска, ранее принадлежавшая виртуозу Жану Луи Дюпору и сделала на ней гравировку "Cristiani". В 1846 г. она отправилась в тур по Скандинавии, в ходе которого датский король, восхищенный игрой Лизы, присвоил ей почётное звание королевского камер-музыканта.
Весной 1847 г. она прибыла в Россию, где дала концерты в Риге, Петербурге и Москве. Европейские музыканты, гастролировавшие по Российской империи, обычно ограничивались выступлениями в столичных городах, изредка заглядывая в Киев и Одессу, но Лиза Кристиани сломала стереотипы: из Москвы она направилась не на юг, а резко повернула на восток. Она посетила с концертами Казань, Екатеринбург, Тобольск, Омск, Томск, Красноярск и стала первой из европейских музыкантов, кто выступал в Восточной Сибири.
Красноярск был последней точкой ее Сибирского турне, но в этом городе Лиза неожиданно узнала о том, что жена недавно назначенного генерал-губернатора Восточной Сибири — француженка и она решила навестить соотечественницу. Учитывая, что расстояние от Красноярска до Иркутска по очень непростой дороге составляло более 1000 км, для этого нужно было иметь большое мужество или большое легкомыслие. Так как Лизе Кристиани на тот момент было 20 лет, подозрение падает, скорее, на второе, что, впрочем, не умаляет ее смелости и явных авантюрных наклонностей.
Екатерина Муравьева и Лиза Кристиани на обеде. Фото: из открытых источников
Две Лизы
В конце лета 1848 г. Кристиани добралась до Иркутска и была восторженно встречена Екатериной Николаевной, с которой они стали ближайшими подругами. Напомним, что французское имя жены Муравьева — Элиз, так что они были еще и тёзками. Землячки настолько подружились, что Катрин уговорила Лизу остаться зимовать в Иркутске, обещая массу впечатлений.
Осенью 1848 г., после концерта в Иркутске, который Лиза дала в Доме губернатора, подруги отправились на китайский рынок в Кяхту — центр приграничной российско-китайской торговли. Их сопровождал Струве, который ездил в Кяхту по служебным делам. Здесь француженки накупили шелка и других китайских тканей, из которых зимой шили платья и щеголяли в иркутском обществе. В письмах к родным Лиза Кристиани отмечала, что в таких диких местах, как Сибирь, люди тянуться к цивилизации и стараются выглядеть прилично, придавая большое значение одежде, на которой не экономят. Она обратила внимание, что в Иркутске, как и других городах Сибири, многие девушки и женщины из обеспеченных семей часто щеголяют в нарядах по последней парижской моде.
За зиму француженки настолько сдружились, что, когда Лиза-большая сообщила Лизе-маленькой о том, что весной они с мужем отправяться на Камчатку, Кристиани, ни секунды не сомневаясь, стала просить взять ее с собой. На что пошли француженки, чтобы уговорить Муравьева, история умалчивает, но, по свидетельству современников, генерал-губернатор безумно любил свою жену и, в конце концов, на уговоры согласился.
Николай Николаевич поставил Кристиани то же условие, что и жене — никаких нарядов, только дорожная одежда, с собой — самое необходимое. Кристиани согласилась, за исключением одного пункта: она не могла расстаться с любимой виолончелью. Поразительно, но Муравьев уступил и даже приказал сделать специальный дубовый футляр для Страдивари и выделил для виолончели отдельную лошадь с сопровождающим.
Отъезд и путь до Якутска
Предполагая, что экспедиция может окончиться непредсказуемо, Муравьев оставил на случай своей смерти нечто вроде политического завещания. В рапорте императору от 15 мая 1848 г. он описал свое видение развития Восточной Сибири, в частности, выступил против формирования новых регулярных войск, как обременительной ноши для государственной казны, и предложил обойтись местными силами, сформировав Забайкальское казачье войско. В 1851 г. это было выполнено — Николай I прислушивался к мнению Муравьева.
В 1858 г., уже в статусе графа Амурского, Муравьев стал отцом-основателем Амурского казачьего войска, а в 1860 году, сформировав Уссурийский казачий пеший батальон, заложил основу будущего Уссурийского казачьего войска. Таким образом, все три дальневосточных казачьих войска обязаны своим рождением Муравьеву-Амурскому.
За неделю до начала экспедиции, генерал-губернатор отправил вперед своего адъютанта Михаила Корсакова, который должен разыскать Геннадия Невельского и доставить ему инструкции из Петербурга о том, как вести исследования Амура и Сахалина, чтобы не спровоцировать китайцев. Местом встречи был назначен порт Аян на побережье Охотского моря.
В мае 1848 г. экспедиция была готова к отправке. В ее состав вошли, помимо генерал-губернатора и двух француженок, Бернгард Струве — заведующий хозяйственной частью экспедиции, доктор Ю.И. Штубендорф — врач и штатный натуралист, при нем — лаборант Фурман, топографы Ваганов и Литвинов, а также казаки, прислуга и повар, всего — 16 человек. В поход снарядили 40 лошадей, 20 из которых везли поклажу и четыре лошади были запасными.
Экспедиция отправилась в путь из Иркутска 15 мая после обеда, чтобы засветло переправиться через р. Куда, протекавшей в 20 км от города, и которая весной широко разливается. Далее предстояло проехать 400 км верхом до знаменитой Качугской пристани на Лене — это расстояние путешественники преодолели за 4 дня, делая по 100 км в день благодаря тому, что Муравьев установил строгий режим: побудка в 4 утра и в 5.00 — отправка в путь. В Качуге экспедиция пересела на лодки и отправилась вниз по великой сибирской реке до Якутска.
Для плавания по Лене использовался па́узок — речное плоскодонное парусно-гребное судно, которое было распространено на северных реках России. Паузок имел одну мачту, длину до 25 метров, грузоподъёмность до 120 тонн и использовалось для перевозки товаров по рекам. Струве в своих мемуарах называет его "павозок". Он писал:
"Павозок № 1 занял генерал-губернатор с супругой и мадемуазель Христиани [так у Струве]. На этом павозке была устроена сравнительно большая столовая, где вся свита собиралась ежедневно два раза, к завтраку и обеду, и где Муравьев за особым столом занимался делами и выслушивал доклады… После завтрака и обеда все общество обыкновенно выходило на палубу и там велись оживленные беседы. Муравьев ужасно любил дразнить Христиани, за что она его прозвала “la petit general rouge” [фр. "маленький рыжий генерал" — Муравьев был небольшого роста, а Лиза была девушкой высокой]. На 2-м павозке поместились чиновники, лаборант и топографы, а на 3-м — кухня с прислугой".
На остановках местные жители привозили много провизии, за которую Муравьев приказал щедро расплачиваться звонкой монетой. Особенно много, по воспоминаниям Струве, было рыбы — сибирского осетра, которого он, по европейской привычке, или по незнанию называл "стерлядь": "Одновременно у меня на привязи за кухонным павозком бывало до 24 стерлядей не менее аршина в длину, из которых варилась уха для команды. Подобной роскоши наши солдатики никогда и во сне не видали. Вообще в продовольствии был полный избыток".
Путь по Лене до Якутска был не близким — около 2700 км и путешественники почти месяц добирались до самого восточного (на тот момент) города России. 20 июня он прибыли в Якутск, где задержались на три дня. Муравьева и его свиту поселили в резиденцию окружного начальника, а дамы остановились в доме, принадлежавшем Российско-американской компании, управлявшей русскими колониями на Аляске. Для путников эти три дня превратились в один, поскольку на широте Якутска, расположенного чуть севернее Петербурга, в это время наступили "белые ночи".
Лиза Кристиани послала из Якутска письмо родным, в котором писала:
"На пристани нас ожидало все население в праздничной одежде и чиновники в парадной форме… Высадка прошла просто, без суеты и канонады; генерал спустился, поприветствовал начальника провинции, сел в бричку и поехал в городской дом; затем его штаб приехал, чтобы забрать нас, и мы, в свою очередь, величественно прошли сквозь эту живописно пеструю толпу, которая, как мне кажется, была немного ошеломлены простотой нашей одежды; нас с миссис Муравьев можно было, без особенных оскорблений, принять за добропорядочных нищих.
Усевшись в повозки, мы подъехали к дому главы Российско-американской компании, который был приготовлен и обставлен со всей роскошью для этого торжественного случая. Это было не элегантно, но чисто и удобно.
Для нас это было настоящее наслаждение после 20-дневного плавания по Лене, довольно мрачной и бурной реке, где мы спали только под шум маневров, которые производили над нашими головами. В доме мы нашли приготовленную нам ванну, которой тут же воспользовались и миниатюрную женщину очень приятной наружности, которая приветствовала нас с большой любезностью… Мы осмотрели город, проехав по нему на дрожках — это настоящая дыра, единственная достопримечательность — крепость, которой 200 лет и которая почти развалилась. Остальная часть состоит из редких лачуг и огородов, на улицах пасется крупный рогатый скот".
Несмотря на непрезентабельный вид города, Кристиани отметила некоторый шик у местного высшего общества. Особенно их с Екатериной Николаевной поразила элегантность хозяйки дома, где они остановились — жены управляющего якутским отделением Российско-американской компании:
"Мы с миссис Муравьев не могли прийти в себя от изумления. Наша хозяйка никогда не выезжала из Якутска, но у нее был безупречный вид, естественная утонченность и обаяние; ее изысканный туалет состоял из платья китайского шелка коричневого цвета, мантильи того же материала, украшенной такими же лентами, с небольшим плоским воротником и завязками. Волосы заплетены в косы и уложены на голове; все чистое и без каких-либо лишних деталей. Находясь в этой дикой стране, ничего нельзя понять".
Якутск в XIX в. Фото: Иллюстрация из альбома "Живописная Россия", 1895
Якутско-Охотский тракт
В Якутске путешественники вновь пересели на лошадей. Здесь начиналась самая тяжелая часть пути — полторы тысячи километров по сложнейшему Якутско-Охотскому тракту, который местами проходил по болотам, а местами — по горным кручам. Уже через 25 км и небольшого привала на почтовой станции, Екатерина Николаевна, разбитая от изнеможения, не смогла сесть на лошадь. Она просила остановиться на отдых, но Муравьев был неумолим.
По воспоминаниям Струве, между генералом и генеральшей "произошел крупный разговор по-французски", после чего Муравьев вышел из станционного домика и приказал отправить супругу с камердинером Флегонтом обратно в Якутск, а сам сел на лошадь и поехал дальше. Екатерина Николаевна, сделав сверхъестественное усилие и заливаясь слезами, с помощью Струве и Флегонта поднялась на лошадь и поехала вслед за мужем.
Струве объяснял эту кажущуюся жестокость опытностью Муравьева. Он знал: если в разбитом состоянии, котором пребывала супруга, сейчас лечь, то разбитое состояние не пройдет и затянется на несколько дней, а если поехать дальше, то вскоре все пройдет. Так оно и случилось.
Год спустя по Охотскому тракту ехал Геннадий Невельской с женой Екатериной Ивановной, которая после этого написала: "Никогда не могла себе представить, что такие дороги существуют на свете. То приходилось вязнуть в болотах, то пробираться по непроходимым лесным дебрям, то, наконец, переправляться вплавь через быстрые реки… Ах, что мы вытерпели!"
Кроме прочего, путешественников съедали тучи мошки и комаров, которые, как писал Струве, "с такой яростью на нас нападали… будто хотели преградить нам путь… никакое курение не отогоняло их. Для этих случаев мы были вооружены башлыками из белого коленкора со вставленными с лицевой стороны черными волосяными сетками. С этим головным убором мы имели вид мусульман с белыми чалмами на темно-смуглых головах".
Самым опасным происшествием на Охотском тракте стала переправа через р. Белую. После четырех суток непрерывных дождей Белая разлилась и представляла собой бурный поток, который перекрыл брод и якуты, сопровождавшие караван в качестве проводников, отказались ее переходить. Урядник Хандаков, который возглавлял вьючный отряд экспедиции, развернулся и хотел вернуться на предыдущий бивуак, где было удобное место для ночлега, но Муравьев приказал ему вернуться к реке.
Струве вспоминал: "Дойдя до реки, мы увидели мутные волны ее, которые, стремясь со страшной быстротою, струятся, пенятся и камни несут.
— Где переправа, где брод? — спросил Муравьев.
— Здесь! — указывают якуты.
— Покроет вода спину лошади?
— Нет, но повыше полубрюха будет.
— Сперва переправимся вдвоем, Струве! — были слова Муравьева, обращенные ко мне. Якуты стали уверять, что это невозможно: "Не можно, пропадешь!"
Признаюсь, у меня душа в пятки ушла, но ослушаться не посмел... Муравьев крепко пожал руку своей жене, которая не могла удержать своего отчаяния, с любовью взглянув на него, в надежде остановить, сказала ему: "Nikolas, tu es fou!” [фр. "Николай, ты сумасшедший!"] — но напрасно.
Мы были в меховых сюртуках и высоких болотных сапогах. Перекрестившись, мы вступили в реку. Якуты смотрели на нас молча, со страхом, бледнели и машинально крестились. Переправа была сажень 30-40 шириной [около 70 метров]. Мы шли по гряде камней, оступись лошадь на шаг и она погибла бы вместе со всадником. Я ехал за Муравьевым совершенно безотчетно. У самого противоположного берега его лошадь было пошатнулась и, казалось, ее мгновенно снесет, но ударом нагайки и натянув быстро левый повод, Муравьев сумел ее поставить против течения; в следующий момент она выскочила на берег, а вслед за ней и моя лошадь. Клики удовольствия и радости якутов слышались с другой стороны.
— Ну, а теперь назад, но только не одни за другим, а рядом, для того, чтобы испытать, могут ли пройти двое рядом…
Мы вернулись также благополучно. Муравьев велел немедленно развязать вьючных лошадей и перегнать их через реку по одиночке. Одну лошадь со всем ее вьюком, запасом сахара, снесло в пучину и мы ее больше не видели…
Переправив вьючный транспорт… Муравьев взял под левую руку лошадь своей жены, Штубендорфу велел тоже сделать с лошадью мадемуазель Христиани, а мне приказал ехать во главе… Так мы переправились и через час дошли до ночлега… Эта небывалая, по словам якутов, переправа, произвела на них такое впечатление, что они ничего не считали невозможным для Муравьева".
Несмотря на невероятные сложности, путешественники, по воспоминаниям Струве, нередко переживали моменты счастья: "в особенности, после перенесенной какой-либо, из ряда вон выходящей трудности — от радости, что опасность миновала, что препятствие побеждено, утомление забывалось. Костры разводились, ковры расстилались, болотные сапоги долой и всем дышалось легко, было весело на душе. Мадемуазель Христиани непременно затягивала какую-нибудь французскую песенку и мы ей подпевали… а генерал наш, в отличном расположении духа, пошучивая и посмеиваясь стоя у костра, подбодрял наше веселое настроение духа острыми словцами".
За 200 км до Охотска, на почтовой станции Юдомский Крест случилось забавное происшествие. Смотритель, рапортуя о благополучном состоянии дел вверенной ему станции, сообщил, что его беременная жена, под впечатлением от приезда генерал-губернатора, чуть преждевременно, но счастливо разродилась тройней: "От тревоги, ваше превосходительство, шибко беспокоилась, больно испугалась, узнав, что изволите подъезжать к станции". Муравьев засмеялся и приказал выдать 100 руб. "на зубки новорожденным" и сам стал восприемником детей из купели.
Охотский тракт, навьючивание лошадей. Фото: из открытых источников
Охотское море
25 июня 1849 г., в день рождения императора Николая I, как и было запланировано, отважные путешественники достигли Охотска, поставив своеобразный рекорд — преодолели полторы тысячи км за две недели (т.е. проходили в день больше 100 км). В Охотском порту их ждал транспорт "Иртыш", на котором они должны были отправиться на Камчатку.
Отход был запланирован на 1 июля, но при выходе из бухты "Иртыш" напоролся на подводный камень и пришлось вернуться в порт для починки. К счастью, повреждение было незначительным и 4 июля корабль снова вышел в море. Тихоходный "Иртыш" давал всего 7 узлов (при попутном ветре) и плавание затянулось на три недели.
В начале агуста корабль подошел к 4-му Курильскому проливу между островами Онекотан и Парамушир и попал в густую пелену тумана. Командир "Иртыша" В.К. Поплонский не решился пересекать пролив при плохой видимости и лавировал в ожидании чистого неба. Так продолжалось двое суток, пока сильнейший шквал не разогнал туман и чуть было не выбросил "Иртыш" на берег. Команда успела убрать паруса и корабль вынесло из пролива в Тихий океан.
Проходя мыс Васильева на Парамушире, команда "Иртыша" увидела иностранное судно, которое тоже попало в шквал, но не успело убрать паруса и было выброшено на берег волной. Другая волна снесла его обратно в море. На судне подняли сигнал SOS и Муравьев приказал спустить на воду два вельбота. Судно оказалось французским китобоем "Еlise" (еще одна Лиза и тоже француженка!), который получил пробоину и только расторопность и сметливость боцмана с "Иртыша" спасло его от гибели.
Бывалый моряк бросился в трюм и с помощью нескольких мешков муки заделал пробоину и ограничил приток воды. С помощью помпы удалось поддерживать уровень воды на одной отметке и вместе с "Иртышом" французы дошли до Петропавловска, где встали в ремонт. Особое восхищение у команды китобоя вызвало известие о том, что на борту "Байкала" находятся француженки, одна из которых — известный музыкант. Чуть позже Кристиани дала на борту "Еlise" концерт для соотечественников.
Охотский порт. Фото: Илл. из альбома Живописная Россия
Это странное место — Камчатка
Красота Авачинской бухты, куда "Иртыш" пришел 29 июля 1849 г., поразила Муравьева и его спутников: "Я многое видел в России и в Европе, — писал генерал-губернатор министру внутренних дел Л.А. Перовскому, — но ничего подобного Авачинской губе не видел!"
Лиза Кристиани тоже поделилась впечатлениями о Камчатке с родными: "Петропавловский порт — это чудо природы, возможно, ему нет равных во всей Вселенной. Говорят, там могли бы разместиться все флоты мировых держав, вместе взятые. Несмотря на то, что в нем проживает всего три или четыре тысячи жителей, здесь есть все для комфортной жизни: изысканные вина, консервированные фрукты, рыба, которая и не снилась нашим гурманам, ткани всех видов, включая сделанные из определенного вида крапивы…
Благодаря обильным запасам вина, дичи, птицы, свежего мяса и рыбы, о которых я только что говорила, мы ведем здесь веселую жизнь; с тех пор, как приехали, мы бываем только на пиршествах и камчатские дамы оказали нам честь, проявив невероятные кулинарные таланты и, прежде всего, способность готовить очень вкусные пироги, некоторые из которых достойны того, чтобы оказаться на столах лучших парижских ресторанов "У Феликса" или "Кийе".
По просьбе Дармандарнса — капитана французского китобоя, Лиза Кристиани дала концерт на "Еlise", а затем выступила в доме начальника Камчатки Р.Г. Машина. В этом концерте приняли участие некоторые члены французского экипажа, среди которых оказались неплохие певцы и музыканты.
В Петропавловске Муравьев с тревогой узнал о том, что недавно в порт заходили два английских военных корабля и был обеспокоен отсутствием в порту фортификационных сооружений. Он пришел к выводу, что, после утверждения англичан на Сэндвичевых (Гавайских) островах, Камчатка и Петропавловский порт находятся в опасности. Он приказал построить здесь батареи для 30-ти пушек и лично выбрал места для строительства.
Через пять лет, во время Крымской войны, эти батареи сыграют решающую роль в обороне Петропавловска от англо-французской эскадры, которая пыталась высадить здесь десант. Струве вспоминал, как Муравьев лично облазил окрестные сопки и говорил командиру гарнизона капитану Машину: "В случае десанта неприятеля, в обход Никольской горы, вы его встретите картечью отсюда", — ...активно жестикулируя и показывая Машину как и где он должен поставить батарею".
В Петропавловске путешественники прожили пять дней — необходимо было возвращаться обратно, чтобы успеть вернуться на материк до осенних штормов, крайне опасных в Охотском море. 2 августа 1849 г. "Иртыш" вышел из Авачинской гавани и попал в другую неприятность — мертвую зыбь Тихого океана. В абсолютном безветрии корабль болтался в страшной океанской зыби 10 суток.
"Ничто не может произвести более удручающего впечатления, — писал Струве, — как то сознание бессилия человека на парусном судне, которое вызывается подобным качанием в открытом море. Команда наша со скуки неоднократно разыгрывала "Нептуна", чтобы этой игрой, по старинному поверью, умилостивить бога морей, но тщетно. Мы качались, да качались, пока богу не угодно было, наконец, послать нам попутный ветер, который сравнительно быстро понес нас через 4-й пролив по Охотскому морю к северной оконечности острова Сахалин".
Ожидание в Аяне
Северный Сахалин был первой точкой пересечения, где Муравьев условился встретиться с Геннадием Невельским. 22 августа корабль подошел к назначенному месту, но "Байкала", на котором Невельской проводил исследования, там не оказалось. Второй точкой, о которой условились Муравьев и Невельской, были Шантарские острова, но и там "Байкал" отсутствовал. Третьим пунктом встречи был назначен недавно построенный на берегу Охотского моря порт Аян.
Когда в Аяне "Байкал" не обнаружился, Муравьева охватила тревога — возникло подозрение, что "Байкал" мог сесть на мель или затонуть в Татарском проливе. В Аяне Муравьева поджидал лишь адъютант Михаил Корсаков, который также разыскивал Невельского на северном Сахалине и Шантарских островах, но безуспешно. Оставалось ждать.
К счастью, ожидание продлилось недолго. 3 сентября, ко всеобщей радости, "Байкал" вошел в Аянскую бухту. Муравьев в нетерпении вышел навстречу транспорту на вельботе и лично встречал Невельского, который швартовался рядом с "Иртышем". Геннадий Иванович вышел на палубу с рупором и прокричал генерал-губернатору: "Сахалин — остров, вход в лиман Амура возможен для мореходных судов с севера и юга. Вековое заблуждение положительно рассеяно, истина обнаружилась!"
Струве писал: "Муравьев и Невельской со свитою и сотрудниками торжествовали; ликовали и пировали мы весь вечер 3 сентября до поздней ночи". Как мы знаем, это открытие Невельского стало историческим и позволило России утвердиться на тихоокеанских рубежах. Муравьев уже тогда это понимал и первым делом, по возвращении, отправил в Петербург Михаила Корсакова с донесением о исследовании устья Амура и представлении Невельского к повышению и награде.
Аянский порт. Фото: Илл. из альбома Живописная Россия
Опасная дорога домой или страдания Страдивари
5 сентября 1849 г. Муравьев и компания двинулись в обратный путь по Аянскому тракту, который был еще сложнее, чем Охотский, поскольку леса и болота на этом маршруте перемежались с опасными горными перевалами. Особенно сложным был переход через хребет Джугджур. Когда путешественники подошли к перевалу, у подошвы хребта они увидели массу костей лошадей, павших при подъеме и спуске с горы — настроения это не добавило.
"При нашем шествии был случай, — вспоминал Струве, — которого я забыть не могу — такой страх он на меня навел. Муравьев с прочими спутниками своего похода ушел вперед. Я оставался, по обязанности, при транспорте, чтобы блюсти за безостановочным переходом через хребет. Поднялись мы благополучно до двух третей горы. Вдруг лошадь, вдоль спины которой была прикреплена виолончель мадемуазель Христиани, пошатнулась, упала и… скатилась в обрыв со своей поклажей.
Меня так и обдало холодом, сердце замерло при мысли, что будет с бедною Христиани, когда она узнает, что ее Страдивари лежит под горой разбитый вдребезги… Вместе с урядником Хандаковым, который вел в поводу запасную лошадь, я спустился вниз... Лошадь мы нашли, разумеется, мертвою, а ящик с виолончелью, о, чудо, целёхонек! Тут я свободно вздохнул".
Струве с Хандаковым навьючили виолончель на свежую лошадь и продолжили путь. На привале Струве не решился доложить Муравьеву о происшествии и только по прибытии в Нелькан, где заканчивалась сухопутная часть пути, он распаковал виолончель, убедился в том, что она не пострадала и рассказал об этом случае генерал-губернатору и Лиза Кристиани. Виолончелистка всполошилась и не могла успокоиться до тех пор, пока футляр не распаковали и она сама не убедилась в том, что инструмент доехал в целости и сохранности.
В Нелькане экспедицию ждали лодки, которые заранее приказал подготовить начальник Аянского порта Василий Завойко. На лодках путешественники сплавились по Алдану — правому притоку Лены и затем по Лене направились в Якутск. Благодаря энергии Муравьева, на путь в полторы тысячи километров вновь было затрачено всего две недели. 22 сентября экспедиция прибыла в Якутск, где пришлось задержаться на месяц — ждали, когда на Лене встанет лед, чтобы отправиться в Иркутск на санях. Лед встал в начале ноября и три недели спустя, 20 ноября 1849 г. путешественники, преодолев, в общей сложности, 14 тыс. километров на лошадях, лодках, морских судах и санях, ко всеобщей радости, живыми и невредимыми вернулись домой.
Передвижение на санях по р. Лене. Фото: из открытых источников
Последствия
Путешествие успешно завершилось, но это было лишь началом работы Муравьева, которую он начал по преобразованию Восточной Сибири и превращению ее из отсталого, говоря современным языком, дотационного региона в военный и экономический форпост России на Тихом океане. Самое удивительное, что ему это удалось. Упорству и целеустремленности Муравьева можно позавидовать, но было еще одно условие, которое помогло ему выполнить задуманное.
Дело в том, что перед отъездом в Иркутск, на аудиенции у императора, Муравьев не только обещал добраться до Камчатки, но и получил привилегию, которая помогла ему в преобразовании Восточной Сибири, включая расширение ее границ. Николай I разрешил, по важным вопросам, обращаться к нему напрямую, минуя инстанции министерств.
Неповоротливая государственная машина Российской империи не позволяла оперативно решать вопросы, тем более, в такой удаленной территории, как Восточная Сибирь и Дальний Восток. Депеши из Иркутска в Петербург и обратно шли по три-четыре месяца, что задерживало решение насущных вопросов. Учитывая бюрократию в министерствах, эти решения задерживались на полгода-год, а то и больше.
Возможность обратиться непосредственно к императору помогало Муравьеву не раз. Так было в истории с открытиями Невельского, за которые тот чуть было не поплатился разжалованием в матросы за пренебрежение инструкциями Министерства иностранных дел. Так было во время первых Амурских сплавов, против которых выступал министр иностранных дел Нессельроде, а Николай I их поддержал.
Так было уже при Александре II, когда Муравьев получил разрешение на переговоры с китайцами и добился подписания Айгуньского договора, согласно которому к России отошел левый берег Амура. После этого он получил титул графа и почетную приставку к фамилии -Амурский.
Но все это было позже, а пока, по возвращении в Иркутск, генерал-губернатор направил императору представление о переносе главного порта России на Тихом океане из неудобного Охотска в Петропавловск и учреждении Камчатского губернаторства. Губернатором Камчатки Муравьев предложил назначить начальника Аянского порта, капитан-лейтенанта Василия Завойко, оказавшем неоценимые услуги в организации путешествия Муравьева по Аянскому тракту и показавшего себя дельным офицером. Николай I утвердил это представление и выполнил все, что предлагал Муравьев.
Интуиция генерал-губернатора не подвела — кандидатура Завойко оказалась лучшей из возможных. Василий Степанович сделал все, что наметил Муравьев по укреплению обороны Камчатки и во время Крымской войны одержал блестящую победу над объединенной англо-французской эскадрой, пытавшейся в 1854 г. захватить Петропавловский порт.
В отечественной истории Муравьев-Амурский так и остался единственным генерал-губернатором Восточной Сибири, побывавшем на Камчатке. Даже в более поздние времена, когда Камчатка вошла в состав Приморской области и Приамурского генерал-губернаторства, до нее добрался лишь Приамурский генерал-губернатор Сергей Духовской. В 1897 г. он побывал в Петропавловске, но дорога была выбрана самая легкая: из Хабаровска по Амуру на речном пароходе, а затем из Николаевска на корабле Сибирской флотилии до Авачинской бухты. Поездка Духовского на Камчатку и обратно заняла около месяца и ее невозможно сравнить с героическим походом Муравьева.
Иркутск, Дом губернатора, XIX в. Фото: из открытых источников
Кода
Что касается Лизы Кристиани, то Сибирское турне так и осталось самой яркой страницей в ее биографии. В одном из писем к друзьям она так вспоминала свое путешествие по Сибири: "Выехав в конце декабря 1848 года и вернувшись в Казань в начале января 1850 года, моя поездка длилась около года и 25 дней. Я проехала более 5 тысяч лье, посетила 15 городов Сибири, главными из которых являются Екатеринбург, Тобольск, Омск, Томск, Иркутск, Кяхта, Якутск, Охотск, Петропавловск, Аян... Я пересекла более 400 малых, средних и больших рек, наиболее значительными из которых являются Урал, Иртыш, Енисей, Лена, Алдан, Амур. Весь этот путь я проделала на бричке, на санях, на телеге, иногда оленями, иногда собаками, иногда пешком, но чаще верхом, особенно на пути из Якутска в Охотск. Я также проплыла несколько сот лье по рекам, длина которых составляла 600 или 700 лье, и более 50 дней плыла по Тихому океану. Я пользовалась гостеприимством среди калмыков, киргизов, казаков, остяков, китайцев, тунгусов, якутов, бурятов, камчатцев и т. д. Я была услышана в местах, где никогда не бывали артисты. Всего я дала около 40 публичных концертов, не считая отдельных вечеров и тех случаев, когда я играла для собственного удовольствия".
В России Лиза получила такие яркие впечатления, что не смогла этого забыть.
В 1850 г. она вернулась во Францию, но прожив на родине чуть больше года, вновь отправилась в Россию. В 1852 г. новый тур Кристиани по Российской империи начался с выступления в Вильно (ныне Вильнюс), затем были Петербург, Москва, Киев, Харьков, Чернигов, Одесса, Ставрополь, Грозный, Тифлис. Один из последних концертов состоялся 18 июля 1853 г. в Пятигорске. На этом выступлении присутствовал Лев Толстой, который сделал запись в дневнике: "Был в концерте Кристиани".
В сентябре 1853 г. виолончелистка выступала во Владикавказе, затем в Ростове-на-Дону, а следующий концерт должен был состояться в Новочеркасске. В это время на юге России началась вспышка эпидемии холеры. Прибыв в Новочеркасск, Лиза Кристианиа заразилась этой опасной болезнью и скончалась 24 октября 1853 года. В Новочеркасске ее поклонники по подписке собрали деньги и установили на ее могиле шикарный памятник с виолончелью и открытой нотной тетрадью.
Могила Лизы Кристиани в Новочеркасске. Фото: из открытых источников
До 1857 года виолончель, которая получила собственное имя "Кристиани" хранилась в Новочеркасске у знакомых Лизы (она умела быстро завоевывать друзей) и затем была возвращена в Париж при содействии министра иностранных дел Франции Эдуарда Тувенеля. Поначалу инструмент хранился в семье Лизы, а затем был приобретен немецким виолончелистом Хьюго Беккером (1863—1941).
В 2005 г. виолончель "Кристиани" была выкуплена у потомков Беккера Музыковедческим фондом Вальтера Штауффера и вернулась в Кремону — родной город Антонио Страдивари, где она была создана в 1700 году. Ныне она хранится в Музее скрипки Кремоны, в зале номер 6, где собраны инструменты, изготовленные лично Страдивари.
Виолончель "Кристиани" поистине уникальна — это единственный инструмент Страдивари, который побывал во всех крупных городах России и Сибири, а также совершил путешествие на Камчатку по маршруту Иркутск — Якутск — Охотск — Петропавловск-Камчатский — Аян — Нелькан — Якутск — Иркутск. Заметим, что путешествие по этому маршруту за всю историю совершили менее 100 человек и одной из них стала Лиза Кристиани — первая в мире профессиональная виолончелистка и первый музыкант, который проехал Евразию с запада на восток, от Парижа до Камчатки.
Впрочем, ничего бы этого не случилось, если бы Лиза Кристиани не подружилась с Катрин Муравьевой, а ее муж, генерал-губернатор Восточной Сибири Николай Муравьев не отважился бы взять с собой в опасное путешествие двух очаровательных француженок и виолончель Страдивари.
