PrimaMedia, 28 ноября. Есть люди, чей путь кажется выходящим за рамки человеческих сил. История Олеси Шиматовой из Владивостока — одна из таких. Когда её собственная жизнь дала трещину, она не сломалась, а совершила, казалось бы, безрассудный поступок — живя в тесном общежитии и борясь за жизнь мужа, женщина забрала из детдома малыша, рождённого от ВИЧ-инфицированной матери, от которого все шарахались. Люди говорили, что она "сумасшедшая", в то время как Олеся просто выживала.
Сегодня она — мама для семерых детей, кровных и приемных, опекун для взрослой девушки и пожилой бабушки после инсульта. Олеся сознательно берет в семью тех, кого называют "бесперспективными": детей с синдромом Дауна, фетально-алкогольным синдромом, рожденных в тюрьме. Тех, кому больше всего нужна семья
Её дом стал местом спасения, где вопреки диагнозам и тяжелым судьбам учатся самому главному — доверять, любить и быть любимыми. В преддверии Дня матери корр. ИА PrimaMedia поговорила с Олесей Шиматовой, удивительной женщиной, которая не считает себя святой, а просто следует своему предназначению — быть мамой для тех, кто больше никому не нужен.
Часть 1. "Я спасала себя, когда брала этих детей"
— Олеся, я читала материалы о вашей семье, смотрела фильм Елены Погребижской (российский режиссёр и сценарист документального кино, журналист — прим. ред.). Ваша история для меня — это история невероятной силы духа. Особенно потрясает, что вы решили стать приёмной мамой сразу после большой личной трагедии — болезни мужа, когда вы за него боролись и жили в общежитии. Что в тот момент стало тем внутренним толчком, который заставил пойти в детский дом? Не было ли страшно?
— По большому счету, я так себя спасала. Интуитивно нащупала путь, который удержал меня на плаву, дал силы выжить и справиться. На тот момент у меня была уже кровная дочь Арина, но я очень хотела ещё одного ребенка, чувствуя, что это придаст мне сил. Так и вышло. Каждый из этих детей стал для меня особым ресурсом, дал новый заряд откровений — и не всегда радужных.
Приёмное родительство — это не только счастье, но и испытание на прочность. Оно постоянно провоцирует тебя на встречу с самим собой — с такими глубинами и "недрами", с которыми в обычной жизни ты бы, скорее всего, не столкнулся.
Ведь ты считаешь себя добрым человеком, а здесь приходится ежедневно это подтверждать, преодолевая самые противоречивые чувства. Это колоссальное испытание, которое не каждый может пройти с честью. Я и сама не считаю, что прошла его — у нас всё продолжается.
Педиатр рассказала, когда следует прекращать кормление грудью Многие специалисты советуют делать это к году или полутора годам
Да, ежедневная рутина требует невероятной отдачи, и справляться тяжело. Но при этом я поняла, что мне жизненно необходимо, чтобы жизнь кипела. И эти постоянные форс-мажоры — в основном из-за детей, их инвалидностей, сложностей со здоровьем (хотя и с нормотипичными детьми приколов хватает) — становятся тем самым топливом, тем адреналином, что не даёт погрузиться в однообразие.
Так что брать детей одного за другим — это, как ни парадоксально, не истощение для меня, а приобретение особого потенциала. Новый ребёнок даёт мощный импульс — эмоциональный, смысловой — и потом какое-то время, месяцы или даже годы, ты катишься по инерции на этой волне, на подъёме. Может, поэтому их у меня так много.
Не знаю, хорошо это или плохо — просто так вышло.
Поначалу мне казалось, что любого ребёнка, которого я заберу, ждёт та же судьба, что и мою кровную дочь Арину. Она всегда была восхитительным ребёнком — и младенцем, и дошкольницей, и школьницей, и сейчас остаётся. Я приписывала это своим родительским заслугам: думала, что смогла не только родить, но и воспитать такого человека.
Но на этом моменте мои иллюзии разбились вдребезги. Лучшим доказательством стал мой собственный опыт: у меня есть приёмные дети примерно одного возраста и схожего здоровья, которые попали в семью в одинаково раннем возрасте. Но они растут абсолютно разными, и мы сталкиваемся с непохожими трудностями. Ребёнок — это личность, а не "чистый лист", который ты заполняешь собой.
Олеся Шиматова. Фото: Дмитрий Осипчук, ИА PrimaMedia
Часть 2. Мальчики, которых отговаривали любить
— Вашим первым ребёнком стал Ваня (имя изменено), "контактник". Помните свои ощущения, когда вы впервые увидели его? Был ли страх? ("Ребенок-"контактник" — это ребенок, рожденный от ВИЧ-инфицированной матери — прим. ред).
— Первым ребёнком, которого я увидела, был не Ваня, а Костя (имя изменено). И от него нас буквально отговаривали врачи. Они запугивали всех кандидатов, и меня в том числе. В один голос твердили: "Мальчик ходить не будет". Он даже голову не держал, хотя прошел и лечение, и массажи. Я испугалась, долго колебалась... и в итоге мы написали отказ от Кости.
Тогда я встретила Ваню. И с первой же минуты поняла — он наш. Мы сразу подписали согласие, и через две недели он был дома.
И вот, прожив с Ваней месяца два, я с ужасом осознала одну простую вещь: оставить Костю в детском доме — невозможно. Я почувствовала, что если мы его не заберём, то его ждёт печальная участь. И я вернулась за Костей.
Эта история очень показательна. Многие приёмные родители тогда обходили "контактных" детей стороной, панически боялись диагноза. А на деле у многих из них, включая Ваню, в итоге оказывалось хорошее здоровье. Да, неидеальное — например, со зрением проблемы — но сам ВИЧ впоследствии снимался.
Помню, когда мы впервые сдали анализы в СПИД-центре, врачи сразу сказали по косвенным показателям, что всё будет хорошо. Но система требовала формальностей: анализ нужно было сдавать снова и снова. Все уже видели здорового ребёнка, но правила есть правила.
У каждого ребенка своя нелёгкая история. Фото: Дмитрий Осипчук, ИА PrimaMedia
— А как происходило это медицинское "чудо" — снятие диагнозов? Что вы чувствовали, когда врачи говорили, что ребёнок полностью здоров?
— Это стандартный медицинский процесс: ближе к полутора-двум годам диагноз либо снимают, либо подтверждают. Сейчас, к счастью, такие статусы снимают очень активно. Вот, например, у меня живёт Афина — она тоже была "контактной". Но к моменту снятия её диагноза я уже настолько во всём разобралась, что вообще ничего не боялась.
Более того, у моей близкой подруги, тоже приёмной мамы, дочке подтвердили ВИЧ — это редкий случай. Но девочка живёт абсолютно обычной жизнью — просто проходит терапию.
Справка. Риск передачи вируса от ВИЧ-инфицированного ребёнка к другим детям при обычных бытовых контактах (объятия, поцелуи, общая посуда, игры) полностью отсутствует. В мире нет зафиксированных случаев заражения ВИЧ-инфекцией от ребенка к ребенку в быту.
Тревожный скачок: ИППП у несовершеннолетних Приморья выросли вдвое О ситуации и причинах роста заболеваемости рассказала главный внештатный венеролог Минздрава Галина Терехова
— Тогда расскажите всё-таки историю Кости — что заставило вас переступить через страх и вернуться за ним, несмотря на мрачные прогнозы?
— А, я до сих пор много об этом думаю. Ему ведь скоро будет 10 лет.
Знаете, тогда в детском доме была очень странная, давящая обстановка. У меня сложилось ощущение, что персонал был заинтересован в том, чтобы отвадить нас, местных кандидатов, от таких детей, как Костя. Они нагнетали обстановку, раздували диагнозы — делали всё, чтобы мы написали отказ.
Безусловно, проблемы у Кости были — ротационный подвывих шейных позвонков, родовая травма, которая может привести к ДЦП. В лёгкой форме, но из-за неё он очень долго не держал голову. И врачи давили именно на это.
Мне в лицо говорили: "У него точно будет ВИЧ. Он никогда не сядет и не пойдёт. Он будет лежачим".
И мне было до жути страшно. Представьте: ты впервые с этим сталкиваешься, у тебя от услышанного трясутся руки, а на тебя обрушивают такой шквал негатива и безысходности. Я человек не робкого десятка, но в тот момент я дрогнула. И подписала отказ.
У каждого ребенка своя нелёгкая история. Фото: Дмитрий Осипчук, ИА PrimaMedia
— И как же так вышло, что в итоге Костя оказался в вашей семье?
— Сначала я пошла обходным путём. Решила: если не забираю сама, то хотя бы найду ему семью. Я решила пропиарить его на всех ресурсах. Захотела сделать красивые фотографии ему в анкету. Вы видели эти снимки в банке данных? У Кости там было фото новорождённого с закрытыми глазками — просто комочек, по которому ничего нельзя понять.
Я пришла к региональному оператору, чтобы получить разрешение на съёмку. Договорилась с фотографом, который согласился сделать всю работу бесплатно. Но мне запретили. Сказали: "У нас есть договоры с конкретными людьми, которые этим занимаются. Доступ посторонним воспрещён". Тогда я спросила: "Хорошо, а можете вы сами сфотографировать вот этого мальчика? Просто сделать один живой кадр?". Две женщины в кабинете переглянулись. И одна из них сказала:
"А, этот... Да у него же сто процентов нет шансов". В тот миг стало кристально ясно: если не я, то его никто и никогда не заберёт.
И тогда я понадеялась, что мои навыки по реабилитации мужа — все те массажные и специфические упражнения, которым я научилась за шесть лет, помогут мне поставить Костю на ноги.
— И ведь по итогу так и вышло: сейчас мы видим, как оба мальчика активные, здоровые, играют в шахматы, учатся в школе. О чем они мечтают, чем отличаются, какие у них характеры?
— Они абсолютные противоположности, но растут как настоящие братья-погодки, почти двойняшки. Да, они ссорятся и мирятся по сто раз на дню, но жить друг без друга уже не могут. Ваня — наш мыслитель. Светловолосый, худенький, в очках, он буквально грезит космосом, увлечен биологией и микроскопами. А Костя — с тёмными волосами, смуглой кожей, чёрными глазами, крепкого телосложения, с более практичным и приземлённым характером.
Часть 3. Любовь сквозь диагноз
— История с Дариной похожа на спасение, вы рассказывали, что девочка "запустила программу самоуничтожения". Расскажите о том моменте, когда вы узнали о ней.
— Нам прислали сообщение, что для девочки в больнице ищут няню даже за деньги — покормить, поменять подгузник. Но никто не соглашался. День, два, три — няни нет. А потом я увидела подпольное видео: Дарина под капельницей раскачивается из стороны в сторону и кричит нечеловеческим криком.
В это время мы всей семьёй были на море, подхватили жуткий ротавирус, только начинали отходить. А я вечерами рассказывала маме и Арине: "Няню так и не нашли...". И ко мне стала подбираться мысль: а я-то знаю, как такого ребёнка выходить! Не пойти же к ней няней — у меня свои дети. Но если бы она оказалась с нами. И тут ключевую роль сыграла моя кровная дочь Арина. Она, как чистое, незамутнённое существо, озвучила то, о чём я сама боялась думать:
"Мама, если мы не возьмем ее, эта девочка умрет?".
В этот момент я уже не могла делать вид, что не думала об этом. Пришлось признаться себе: да, если мы ее не возьмем, она действительно умрет. Это и стало точкой невозврата.
Каждый шов — шаг к счастливому будущему: как хирурги из Владивостока спасают тысячи детских жизней Репортаж ИА PrimaMedia о работе врачей Краевой детской клинической больницы №1
Дарина родилась от пьющей матери, недоношенной, с фетально-алкогольными стигмами. В системе такие дети никому не нужны. Она была в такой депрессии, что её организм буквально запустил "программу самоуничтожения"". С ней занимались по минимуму: покормили, подмыли — и всё. Лишний раз даже на руки не брали.
Мы забрали её в 3 года и 7 месяцев, а получили, по сути, травмированного младенца. Выправить это на 100% уже нереально. Попади она к нам с рождения, она была бы совершенно другим человеком. Хочется верить, что даже бы говорила
Справка. "Фетально-алкогольные стигмы" — внешние признаки, возникающие у ребёнка в результате употребления алкоголя матерью во время беременности, которые являются частью фетального алкогольного синдрома (ФАС). ФАС представляет собой совокупность врождённых пороков развития, которые включают физические аномалии (например, характерные черты лица, задержку роста), а также нарушения нервной системы, такие как умственная отсталость и проблемы с поведением
— Насколько я понимаю, когда вы взяли девочку, она в почти 4 года не умела жевать и не понимала речь?
— Да. Она не говорила и не понимала речь просто потому, что с ней никто не общался. Это ужасает. Она не умела жевать только потому, что ее кормили смесями — так было удобнее.
— А сколько длилась её адаптация, и какой самый тяжёлый и самый радостный момент был за это время?
— Знаете, мне безумно ценно, что вы об этом спрашиваете. Психика ведь стирает самые тяжёлые воспоминания, и я сама редко возвращаюсь к тем деталям. Спасибо, что вам это интересно.
Самым тяжёлым было абсолютное неприятие ласки. Она не просто не позволяла обнять себя — она смотрела на тебя пустым взглядом, не понимая, зачем это нужно. Ты протягиваешь руку, чтобы погладить, а она отстраняется. Ты пытаешься утешить, а она отвергает утешение. Для неё это было просто бессмысленно.
При этом ребёнок находился в чудовищном стрессе. Её выдернули из единственной привычной среды, где всё — запахи, распорядок — было ей известно, и поместили в новый мир. Другие люди, другая еда, другие правила. Всё это было ей непонятно.
У каждого ребенка своя нелёгкая история. Фото: Дмитрий Осипчук, ИА PrimaMedia
— Расскажите о Никите. Вы забрали его практически из роддома. Какими были первые дни и с какими самыми серьёзными медицинскими проблемами вы столкнулись сразу?
— Никиту мы забрали в 10 дней от роду, и уже через две недели стало ясно, что он не видит: зрачки были белые. Диагноз — слепота. Кроме синдрома Дауна, у него обнаружился порок сердца. Из-за него первые годы его жизни превратились в бесконечную череду реанимаций и больниц.
В четыре месяца ему сделали первые операции по замене хрусталиков, в девять — повторные, так как развилась вторичная катаракта. В этом январе прооперировали косоглазие. И всё равно зрение нарушено, его потенциал был бы выше, если бы он хорошо видел. Но мы благодарны за то, что есть — мог ведь остаться полностью слепым.
Часть 4. "Я была готова отдать её родителям"
— Ваша воспитанница Афина — такое солнышко, очень контактная, разговорчивая. На её фоне особенно ярко виден контраст: она родилась в тюрьме, но глядя на неё, об этом и не подумаешь. Что вам известно о её истории и её кровных родителях?
— Вы знаете, её история — не такая, как кажется. Её мама и папа действительно очень любили друг друга, они были вместе ещё со школы. У них уже было трое детей, которые сейчас живут с бабушкой.
Афина была зачата во время свидания в СИЗО, где отец сидел за наркотики. Мать тоже получила условный срок, но нарушила его. Её забрали прямо из роддома, сразу после родов. И когда мы просили у неё согласие на усыновление, она сказала удивительную вещь: "Я почти не видела свою дочь. Я понимаю, что у вас ей будет лучше".
Судьба сложилась трагично. Отец Афины погиб, а через несколько месяцев мать умерла от передозировки. Они не смогли справиться с зависимостью, и это главная причина, по которой ребёнок остался сиротой. Но я всегда буду помнить и говорить Афине, что она была желанным ребёнком, зачатым по любви.
— Вы спрашивали у них, готовы ли они её забрать, если исправятся?
— Да, я прямо спрашивала об этом. Хотела понять, не совершаем ли мы ошибку, оформляя опеку и запуская процесс лишения родительских прав. Вдруг всё ещё можно исправить? Вдруг они захотят восстановиться в правах? Изначально я надеялась, что Афина воссоединится с кровной семьёй. Я всегда считала: если родители в силах заботиться о ребёнке, семья должна быть вместе.
Дочка Олеси устроилась на руках у корр. ИА PrimaMedia во время интервью. Фото: Дмитрий Осипчук, ИА PrimaMedia
— Вы готовы вернуть ребёнка кровным родителям, если они исправятся. Почему для вас это правильно? Кажется, что это невероятно больно — вкладывать в ребенка душу, ресурсы, время, чтобы в один момент его забрали.
— Да, я была готова к этому.
Мы, взрослые, как-нибудь справимся со своими чувствами, как бы тяжело ни было. Это огромная боль — вложить в ребёнка душу, силы, а потом отпустить. Но главное понимать, что сложнее всего в такой ситуации самому ребёнку. Для него разлука с кровной семьёй, пусть и неидеальной — это огромная травма.
Я уже продумывала, как выстроить этот переход. Чтобы он был не шоком, а мягким, бережным движением: сначала знакомство, потом прогулки, потом гостевые визиты... Чтобы к моменту возвращения его родные не были для него чужими.
Но по их реакции стало ясно: они сожалели о том, как сложилась жизнь, но не были готовы меняться. Мама плакала, папа стоял мрачный, но они так и не смогли заговорить о своей зависимости. Стало очевидно, что они не справляются и не смогут забрать даже старших детей.
У каждого ребенка своя нелёгкая история. Фото: Дмитрий Осипчук, ИА PrimaMedia
Часть 5. От бабушки до незнакомцев: как рождается семья, для которой неважны возраст и кровь
— Вы начали с приёмных детей, но со временем ваша семья расширилась удивительным образом: в ней появились и взрослые нуждающиеся люди — например, пожилая лежачая бабушка вашей воспитанницы. Почему вы пошли на этот шаг и что для вас значит эта "расширенная" концепция семьи, которая не ограничивается только детьми?
— Для меня семья — это там, где тебе есть место. Вне зависимости от того, сколько тебе лет, здоров ты или болен, и связаны мы кровью или нет.
Шесть лет назад наша семья пополнилась бабушкой нашей приёмной дочери Алены. Пожилая женщина, лежачая после инсульта, требующая постоянного ухода теперь часть нашей семьи, наша бабушка.
Когда берёшь ребёнка — это ещё как-то понятно обществу. Когда берёшь тяжелобольного ребёнка — понимания меньше. А когда принимаешь в семью взрослых, но уязвимых людей, или совсем чужих пожилых людей, между вами нет никаких кровных уз — тут люди совсем перестают понимать.
А для меня это — абсолютная норма. Прежде всего, это способ сохранить для моих детей их корни. У Алены есть взрослая сестра, и теперь на большие праздники они воссоединяются здесь, под одной крышей: Алена, её сестра и их родная бабушка. Видеть их связь — бесценно.
Так что для меня семья — это там, где ты нужен и где о тебе заботятся. Независимо от возраста, состояния здоровья и наличия общих генов.
Большая и дружная семья Олеси. Фото: Дмитрий Осипчук, ИА PrimaMedia
— Вы говорите, что семья — это там, где ты нужен. Ваша история с Ирой — идеальное тому доказательство. Она была чужим, взрослым человеком, но вы прошли путь от случайной помощи до того, чтобы стать для нее родными. Как вы сами для себя определяете границы семьи и в какой момент понимаете, что этот "временный приют" уже стал для человека домом навсегда?
— Конечно, это может быть не совсем приятно для Иры, ведь всегда хочется оставить прошлое в прошлом, но её история важна. Она провела всё детство в коррекционном интернате в другом регионе. В 18 лет её выпустили "на свободу" — без жилья и поддержки.
Несколько лет она пыталась выживать, попала под влияние цыган, которые научили её попрошайничать на улицах. Но надо отдать ей должное — она всё это время пыталась устроиться на нормальную работу — уборщицей, продавцом. Однако её, человека с особенностями, постоянно обманывали — недоплачивали или вовсе не платили.
Мы познакомились случайно. Я просто заговорила с ней, а она стала доверчиво рассказывать о своей жизни. Около трёх лет мы были просто знакомыми. Я понемногу помогала — то деньгами, то продуктами, то с документами.
Потом она уехала в Белгород и попала в самую настоящую кабалу. Когда она написала, что хочет вернуться, я испугалась. Сказала прямо: "Денег на билет нет. Если доберёшься сама — пущу пожить". И втайне надеялась, что не получится, что она не доедет.
Но в ней, несмотря на все обстоятельства, сформировалась удивительная личность с сильным характером. Именно эти её качества мы сейчас так ценим и любим. Она доехала. Я встретила её на вокзале. Предполагалось, что это ненадолго, но в итоге она стала полноценной частью семьи. Так и осталась. Сейчас она живет у нас со своим мужей и их дочкой Мирославой.
Семья Олеси. Фото: Дмитрий Осипчук, ИА PrimaMedia
— Как ваше понимание семьи, которое выходит далеко за рамки родства по крови, повлияло на вашу жизнь и жизнь тех, кого вы взяли в семью? Были ли моменты, когда вы сами осознавали, что ваша "расширенная" семья — это что-то большее, чем просто помощь нуждающимся?
— А в чём, собственно, разница? Вот я встретила мужчину, мы полюбили друг друга, и он стал мужем и отцом моих детей. Мы были чужими, а стали семьёй. Так же и с Ирой, и с другими.
Я считаю, что не родные по крови люди в любом возрасте могут стать самыми близкими. Если человек внутренне устойчив, он может принять в семью того, кто нуждается не в разовой помощи, а в настоящей опеке и ответственности.
Надеюсь, в следующем году Ира с мужем и дочкой переедут в собственное жильё. Но даже когда они будут жить отдельно, мы сохраним наши отношения. Я всегда готова быть для них мамой и бабушкой — с огромным удовольствием и без всяких условий.
Все здесь относятся друг к другу с любовью. Фото: Дмитрий Осипчук, ИА PrimaMedia
Часть 6. Нарушая все правила: как стать матерью для тех, кто больше никому не нужен
— Вопрос, который, наверное, волнует многих приёмных родителей, но редко озвучивается вслух. Любовь к приёмному ребёнку и к кровному — для вас это чувство одинаковое или всё же разное? Если разное, то в чём для вас заключается это различие?
— Это очень глубокий вопрос. В своей жизни я не встречала человека лучше, чем моя кровная дочь Арина. Поэтому любовь к ней — особенная. Я готова отдать за неё жизнь без раздумий. С остальными детьми... Не знаю, прозвучит ли громко, если я скажу то же самое. Наверное, в каких-то ситуациях — да, а в каких-то, возможно, и нет. Я очень надеюсь, что жизнь не будет проверять меня на прочность таким страшным выбором.
Но при этом есть особая любовь к более беспомощным и уязвимым детям. Возможно, это инстинкт — защитить, уберечь, поддержать. Здоровым детям ты даёшь всё, но их взрослая жизнь зависит от них самих. А дети с особенностями всегда будут зависеть от тебя, и это рождает другую, очень ответственную форму любви.
Большая и дружная семья Олеси. Фото: Дмитрий Осипчук, ИА PrimaMedia
— Ваш путь приёмного родительства во многом пошёл против общепринятых рекомендаций психологов. Вы сознательно шли на эти риски? И как в вашей жизни вообще появилось место для стольких "неплановых" людей и событий — мужа, нового дома?
— Да, я нарушила все возможные правила. Когда моя кровная дочь пошла в первый класс, я взяла сразу двоих детей, одного за другим. А это огромный стресс — психологи категорически не советуют так делать. Потом все советуют брать детей младше. И конечно, ни один психолог не порекомендует брать "бесперспективных" детей. Всегда спросят: "А зачем они? Ведь есть же здоровые!".
А я считаю, что семья нужна всем. Но особенно — тем, кто не нужен никому. К счастью, наша семья оказалась ресурсной. Я просто перестала всё планировать — ситуация вышла из-под контроля.
Например, я не планировала брать Никиту. Но так случилось, и я безумно счастлива, что наши пути пересеклись. Не планировала и Афину — изначально думала о временной опеке, но она осталась навсегда. Не думала, что снова выйду замуж, но три года назад встретила своего нынешнего мужа.
— С какими самыми сложными проявлениями травмы сиротства вам приходилось сталкиваться? И что самое главное в такой момент — не сломаться самому и помочь ребёнку?
— У меня ещё нет ни одного подростка в традиционном понимании. Алене 16, но она — вечный ребёнок, поэтому её случай не показателен. Так что, несмотря на количество и сложность моих детей, я не считаю себя опытной приёмной матерью. Я ещё ни одного ребёнка не выпустила во взрослую жизнь. Для многих это критерий успешности приёмного родительства, но не для меня.
Возможно, по их меркам, я никогда не стану "успешной" приёмной мамой. Чужое мнение имеет значение, но не первостепенное. Самое главное — чтобы они могли жить счастливо. Станут ли они высококлассными специалистами, смогут ли себя обеспечивать — это сложно прогнозировать. Я не ставлю им таких высоких планок.
Кормление грудью, акне и ОРВИ: о чём важно узнать мамам Приморья в День педиатра Врач Юлия Лобода рассказала о самых распространенных заболеваниях, мифах о детском здоровье и любви к своему делу
— Но всё-таки у многих детей, переживших сиротство, есть глубинные травмы доверия к миру. Как вам удалось постепенно преодолеть этот барьер и помочь детям заново научиться доверять и принимать ласку? Что стало ключевым в этом процессе — время, определенные ритуалы или что-то еще?
— Вы правы, даже у детей, взятых практически с рождения, остаётся травма оставленности. Она проявляется по-разному. Многие дети-отказники продолжают сосать пальцы даже в 10 лет. В школе они могут контролировать это, но дома, где чувствуют себя в безопасности, возвращаются к этому способу самоуспокоения. Это внешнее проявление, а внутри у них — постоянная тревожность.
Ваня, например, лунатит по ночам, теребит волосы. Он очень стеснительный — не по характеру, а как последствие оставленности. Много думает о кровных родных, но почти не говорит. При этом он невероятно ласковый и чуткий.
С Костей произошла удивительная метаморфоза. Когда я впервые увидела его в четыре месяца — это был совсем другой ребёнок. А когда забрала в шесть месяцев, получила практически другого человека. Всего два месяца в системе всё изменили. Он стал замкнутым, зажатым, ушёл в себя. Хотя был ещё совсем маленьким, но уже научился рассчитывать только на себя — это такая ранняя, вынужденная самостоятельность. Первый год его жизни в семье был невероятно тяжелым.
Позже, уже в семь-восемь лет, последствия этого периода проявились в протестном поведении, он кричал: "Это моя жизнь, я сам решаю!". Возникла сложность с выстраиванием здоровой иерархии — ребёнок, находясь в зависимой позиции, пытался управлять. Но решения должен принимать взрослый, а ребёнку нужно уметь быть в слабой, принимающей позиции — и этому тоже нужно учиться.
С Афиной невероятно тяжело. Она развитая, симпатичная девочка, но у неё постоянная, невыносимая потребность всех контролировать. Ей нужно, чтобы все всегда были в зоне видимости. Стоит кому-то выйти — начинается паника: "Мама, а где Арина?".
У каждого ребенка своя нелёгкая история. Фото: Дмитрий Осипчук, ИА PrimaMedia
Она очень плохо спит, живёт в постоянном напряжении. В её возрасте ребёнок должен быть более расслабленным, доверять миру. А она всё время жаждет быть в контакте, без остановки болтает, тянет внимание на себя. Это, конечно, иногда сводит с ума. Всё это — последствия травмы. Она попала к нам в девять месяцев, а если бы с рождения была в семье, была бы другой — более мягкой, доверчивой.
Теперь я могу жалеть лишь об одном — что я не забрала своих детей ещё раньше. Всех. Чем раньше это происходит, тем лучше, легче и с меньшими последствиями.
Травлю всегда видно, но не всегда с ней работают — детский омбудсмен Приморья О школьных конфликтах, проблеме "зумеров" и роли независимой комиссии рассказала Ольга Романова
— Некоторые семьи раздумывают о первом ребенке, с акцентом на то, можем ли мы себе это позволить, воспитать, обучить и так далее. Как справляетесь с восьмерыми? И насколько важна поддержка государства?
— Без государственной поддержки я бы точно не справилась. Её хватает лишь на самое необходимое, особенно если сравнивать с другими регионами, где помощь ощутимее.
Я человек непрактичный. Многие, прежде чем завести ребёнка, думают о будущем: жильё, образование. Я таких людей не понимаю. Планировать можно что угодно, но жизнь в любой момент может всё опрокинуть. Лично для меня строить долгосрочные планы бессмысленно.
Конечно, это не значит, что надо жить по принципу "Бог даст зайку, даст и лужайку" — это тоже абсурд. Но как-то удаётся сводить концы с концами.
У меня не получается откладывать деньги — всё, что приходит за месяц, уходит за то же время. Постоянно возникают финансовые форс-мажоры. Например, недавно открылся специализированный садик для особых детей — 79 тысяч в месяц! Мне очень хочется отдать туда Никиту, ведь если бы он попал туда до восьми лет, то это качественно изменило бы его развитие по сравнению с фрагментарными походами к специалистам. Но где взять такие деньги? Кому это доступно?
Все здесь относятся друг к другу с любовью. Фото: Дмитрий Осипчук, ИА PrimaMedia
Часть 7. "Я не святая"
— Многие, глядя на вашу жизнь, видят в вас святую или задаются вопросом: "Как она всё это выдерживает?". Кем вы сами себя ощущаете — матерью-миссионером или просто женщиной, которая уже не может жить по-другому?
— Знаете, людей, нашедших своё призвание, всегда видно — от них исходит какое-то особое свечение. Я долго жила не своей жизнью, пока интуитивно не выбрала этот путь. И он меня спас.
В 2012 году, когда муж стал инвалидом, мой мир рухнул: ребёнок на руках, невозможность работать, постоянный стресс от ухода за полностью зависимым человеком. И в этих обстоятельствах я начала брать приёмных детей с проблемами здоровья. Казалось бы — нелогично добавлять себе трудностей. Но именно это стало моим спасением, тем, что удержало на плаву и наполнило жизнь смыслом.
Если коротко — это мой способ выжить. Без этого была бы пустота, мучительное существование без понимания, зачем живёшь. А здесь я вижу цель.
И нет, я не святая. Когда мне говорят: "Наверное, ты должна была сильно нагрешить, чтобы так искупать!" — я не знаю, какие грехи требуют такого искупления. Мы все связаны невидимыми нитями — иначе как объяснить, что мы сплелись в этот тесный клубок одной семьи? Может, я действительно всем им задолжала? Но о святости речи не идёт — я обычный человек, который каждый день ошибается и пытается исправиться.
Олеся Шиматова. Фото: Дмитрий Осипчук, ИА PrimaMedia
— Раньше вашей главной мечтой был большой дом — и его вам подарили неравнодушные люди. Вы говорили о семейном детском доме, о мастерской. Но если копнуть глубже... Какая у вас сейчас самая большая, может быть, даже дерзкая мечта?
— У меня есть мечта, на которую пока нет финансовой возможности. Я бы хотела на нашей территории поставить два каркасных домика и принимать мам с детьми-инвалидами или приёмными семьями, которые находятся на грани — вот-вот готовы вернуть ребёнка в систему. В моём окружении такие люди появляются постоянно. Многие годами живут в полном отчаянии.
Я хочу дать им передышку. Уже есть договорённость с салоном красоты, который готов делать таким мамам маникюр, стрижку — чтобы они почувствовали себя красивыми. Есть массажный салон, готовый проводить бесплатные сеансы. Мой семейный психолог согласилась на бесплатные консультации. А я готова делиться своим ресурсом — накормить, показать, как мы живём.
Мы ведь не просто выживаем — мы варим суп на всех, ходим на концерты, устраиваем здесь же квартирники. Стол убираем, диван разворачиваем, ставим микрофоны — и на 30 человек получается настоящий концерт с хорошим звуком. Я хочу включать в эту жизнь таких мам, чтобы они своими глазами увидели: можно жить с особыми детьми и находить в этом радость.
Многие из них не выбирали эту долю — дети родились больными. А я сознательно шла на это, я этих детей выбирала. И мне есть что показать. Этот проект меня вдохновляет. Но финансового ресурса на него пока нет — нужно найти деньги на строительство тех самых домиков.
Материал подготовила Елизавета Новикова, корреспондент ИА PrimaMedia.
