Сергей Нападий: книги и культура – единственное, что стоит обсуждать

— Есть книги, к которым ты обращаешься в определенном состоянии?

— Это Сергей Довлатов. Просто обожаю его. Не проходит и года, чтобы я его не перечитал, переоткрыл для себя. Он мощный. У него короткие предложения. Я узнал, что он корпел над книгами, он мучительно их рождал. Каждое предложение — это своеобразная черта. Моя любимая фраза: "Я давно заметил: когда от человека требуют идиотизма, его всегда называют профессионалом". И потом реально встречаешь: "Сергей, а у меня к вам вопрос как к эксперту, а можете помочь…" И все, это действительно так. У него столько жизненных моментов. 
Есть строчка, которую я читаю и думаю: "Ты что делаешь!" Это цитата из "Компромисса": "Мне стало противно, и я ушел. Точнее остался". Я перечитывал и обомлел от этой строки. Это вообще про все наши компромиссы в жизни. Ты внутренне что-то говоришь, но не произносишь. 
Я фанат Довлатова. Для меня "Компромисс" и "Иностранка" самые сильные. Наверное, потому, что они очень зрелые по рассуждениям. "Зона" — больше про наивность, мальчишеские рассуждения, "Наши" — ретроспектива на всех своих родственников, попытка "составить свое генеалогическое древо". По-моему, в рассказе "Наши" даже упоминается, что какой-то прадед Довлатова был как-то связан с Владивостоком. Если бы я был мэром, обязательно бы этот момент как-то "заземлил", "Иностранка" — история Маруси Татарович, с которой он встречается на конференции уже 50-летним иммигрирующим писателем, уже известным в Штатах. Он рассказывает нам о ее жизни. Очень интересно. 

— Если бы ты снимал о Довлатове фильм, каким бы он (Довлатов) у тебя был? 
— Я бы снял очень жизненно, не грузя мрачными красками. Я его представляю. Но знаю, что мы бы с ним, возможно, в реальной жизни не понимали бы друг друга во многом. Он очень сильно пил. В этом есть какая-то тоска, способствующая писательству, но это же не интересно, там тебя настоящего мало. У меня много вопросов к нему. И Познер задает в своих интервью вопрос: " С кем бы ты хотел встретиться?" Вот Довлатов — это тот человек. Возможно, мы бы даже сидел друг напротив друга и молчали.

— Но ты бы все понял? 
— Да. Я бы все понял. И если бы снимал, повторю, он был бы очень обычным. Почему-то люди забывают, что даже те, кто делает свершения, в первую очередь — обычные люди. Все могут сказать чушь, разозлиться и наорать, влюбиться, разочароваться. 

— Кого-нибудь  из приморских писателей читаешь?
— Константина Ратченко очень люблю. И соцсети его читаю. И не потому что друг, а потому, что нравится, как формулирует человек: настолько неоднозначно, порой по посылу шокирующе. Знаю, есть Василий Авченко, но я не читал. 

— Есть то, что тебе сложно читать по каким-либо причинам?
— У меня есть автор, с которым я не могу справиться. Но думаю, и не нужно этого делать. Стоит просто иногда что-то брать от него, цепляться взглядом. Это Мераб Мамардашвили. Он может анализировать Пруста, потом, чтобы объяснить какой-то феномен, он идет в книгу, которую ты не читал. Тебе нужно ее читать, а она не менее сложна, чем рассуждения Мамардашвили. И там на каждой странице смыслы цепляются друг за друга. Ты с лупой одно предложение расшифровываешь.