В академическом краевом драматическом театре им. Горького завершается подготовка к премьерному спектаклю "Анна Каренина" в постановке Мортена Боргерсена. Немецко-норвежская сценическая версия всемирно известного романа Толстого интригует зрителя и не щадит репетирующих артистов. О "внутреннем неприятии" режиссерских экспериментов, нежелании изъясняться на "чистом английском" и удовольствии от съемок в рекламе колбасы в интервью PrimaMediaLIVE рассказал актер театра им. Горького Валентин Запорожец.
- Валентин, с каким сердцем вы ожидаете премьеру спектакля "Анна Каренина", в котором вы играете графа Вронского?
- (вздыхает) Я не ожидал этой роли. Был кастинг на спектакль. Мортен Боргерсен спросил у меня: "А ты кого бы хотел сыграть? Кто тебе интересен, близок из героев?". Я ответил, что Левин. Потом прихожу к распределению ролей – оказывается, я - Вронский. Тяжело было это осознать.
- Почему вам близок Левин?
- На мой взгляд, это очень интересный герой. Сомневающийся, где-то неуверенный. По-моему, Толстой писал роман отчасти про себя, и Левин – его проекция, воплощение мыслей автора.
Вронским же я себя не вижу до сих пор. В моем понимании он визуально и по характеру совершенно иной, нежели близкий мне Левин.
Понятное дело, я артист, мне не обязательно быть похожим на героя в жизни. Тем не менее, я пока не вижу себя в этой роли. Я видел себя Левиным – красавцем, ловеласом, офицером, который владеет в совершенстве холодным оружием, стреляет с закрытыми глазами и вызывает всех на дуэль. Но это мое понимание, не обязательно правильное, скорее всего, наоборот. Вот и Мортен сказал, что оно у меня неправильное и в его понимание не вклинивается.
- Как вам работается с норвежским режиссером? Мешают ли на репетициях трудности перевода?
- В этом смысле совершенно нетрудно, у нас есть переводчики. В основном я примерно понимаю, о чем будет картина в том или ином месте, где и как это происходит. А язык тела и то, что говорит она (норвежская актриса Гёрильд Маусет, исполняющая роль Анны Карениной. – Ред.), в принципе, схожи.
Конечно, я не понимаю, когда она говорит на норвежском, не всегда могу уловить ее реплику. В свою очередь Гёрильд по-русски понимает так же, как я по-норвежски, но сейчас уже начинает разговаривать на русском.
- В спектакле она будет играть на русском языке?
- Да, большую часть.
- По вашим ощущениям, это будет классическая постановка?
- Нет, ближе к современному театру. Это европейский театр, в нем все немного отличается. Собственно пьеса представляет собой выжимку из романа. Взяты только любовные линии: Анна Каренина – Вронский и Каренин, Степан и Даша, Левин и Китти. Мы имеем дело только с теми сценами, где прослеживаются их отношения: с чего они начинались, как развивались и чем закончились.
Этот спектакль совсем не бытовой, в чем-то даже фантастический.
Мы часто обращаемся к залу. Из декораций только огромные 5-метровые колонны. На сцене мы выглядим очень маленькими и беззащитными, как бы оголенными. Оголяемся – значит, выносим на первый план только отношения, актерскую работу и свои размышления. Это попытки актерских размышлений и погружения в тех или иных людей, рассказы о том, что и почему с ними происходило.
- Во Владивосток приехал доселе неизвестный местным актерам иностранный режиссер, ставит русское классическое произведение. У него не только свое видение этого романа, но и тяга к экспериментам. Все это поначалу не вызывало у вас внутреннего неприятия?
- Что значит "не вызывало"?! До сих пор вызывает. Во-первых, пьеса "Анна Каренина" была написана в 2008 году в Германии по одноименному роману. Во-вторых, в 2011-м эту пьесу перевел на норвежский ее нынешний режиссер. До нас она дошла, уже переведенная с норвежского на русский. Разумеется, в нескольких переводах пьеса очень многое потеряла, и сейчас мы иногда сталкивались с текстом, который не понимаем, - как же его сказать? Все написано по-русски, но мы не понимаем логики в словах героев. В таких сложностях приходится разбираться…
Я бы хотел, насколько это возможно, говорить словами Толстого. Ведь в программе написано "Анна Каренина", а не, к примеру, "Анна" (Некоммерческая организация выполняет функции иностранного агента), что позволяло бы нам вольности в тексте.
- Эта постановка все-таки по мотивам литературного произведения.
- Поэтому порой и возникает внутреннее несогласие. Достаточно открыть оригинал – роман Толстого, и сравнить. Мы понимаем, что в споры с режиссером вступать нецелесообразно, хотя некоторые вещи отстаиваем в обсуждениях, и довольно удачно. Мортен спрашивает: "Почему вы не хотите говорить так, а хотите говорить иначе?". И потом, он не знает менталитета нашего зрителя. В одной сцене он попросил меня сказать по-английски: "Где эта женщина? Покажите мне ее!". Мортен сказал: "Добавь здесь "Where is she?"". Я отказался. Он: "Но почему?" – "Потому что всё, что я до этого говорил и пытался собрать эти слова вместе, донести их до зрителя – всё это будет перечеркнуто".
Представьте себе, "where is she?" – говорит Валентин Запорожец на чистом английском языке. Это будет выглядеть смешно. По крайней мере, в той ситуации.
Я понимаю, что сейчас говорю вырванный текст, но в той ситуации это будет смотреться действительно смешно. Сбросит всё напряжение, которое до этого мы, артисты, находящиеся на сцене, пытались создать…
- …и возможно вызовет смех.
- Не "возможно", а точно вызовет. Мы-то понимаем, что так и будет. По-английски я говорю с акцентом, не скажу я так, не будет это смотреться героически, а режиссер уверен в обратном. В подобных моментах у есть недопонимание.
- Что стало с "where is she?"
- Я отстоял свою позицию. Мне удалось объяснить режиссеру. Эту фразу убрали, теперь все нормально.
- К слову о смехе. Во многих спектаклях театра имени Горького вы играете роли комедийного плана. Не ощущаете себя заложником своего амплуа?
- Нисколько. Весельчаки ведь бывают разными. Например, грустными. Могут и плакать. В спектакле с "Любимыми не расставайтесь" я совсем не весельчак. Или в "Поминальной молитве". Мои весельчаки в чем-то трагикомичные. Для меня они все категорически разные люди.
И вообще, в каждом человеке присутствуют комизм и трагизм. Ведь так? Мне кажется, если это есть в жизни, значит и на сцене должно быть.
- В короткометражном художественном фильме "Последний этаж", который еще не видела широкая аудитория, вы играете самого что ни на есть трагического персонажа – самоубийцу. Как вы относитесь к этой роли?
- Начинается фильм с того, что стоящий на крыше человек решает, шагнуть-не шагнуть, и в итоге шагает.
Очень красивый кадр. Единственное, что я хорошо сыграл в этом фильме – ш-ш-ш-ш – вот! – и падаю.
Мой персонаж открывает глаза и оказывается в лифте, таковы его мысли. По пути на верхний этаж на каждом этаже что-то случается, лифт останавливается и мой герой возвращается вниз, то есть его все время возвращают в жизнь. Идея фильма такова, что жизнь постоянно возвращает человека обратно. Допустим, он поднимается на какой-нибудь этаж, не нажимая кнопку, и ждет, когда уедет. Самостоятельно принять решение не может - пожалуйста, Господи или, какие-то высшие силы, примите за меня решение. На каждом этаже в кабину лифта заходят люди, которым надо поехать вниз. Они постоянно отправляют лифт ниже и ниже. Однажды прямо в лифте рожает женщина, потому что пока они спускались, у нее начались схватки, ее увозит "скорая"… Много всевозможных ситуаций в этом 20-минутном фильме.
Съемки проходили в ГУМе Владивостока, на верхнем этаже, где в пустом пространстве построили лифтовую кабину. На протяжении всего фильма я не проронил ни слова. Только крупные планы, поэтому надо было играть глазами, руками, другими частями тела. Фильм "Последний этаж" стал участником внеконкурсной программы Каннского фестиваля. Режиссер и автор сценария – Дмитрий Шевцов - молодец, своего добился. По-моему, он первый, кто привез в Канны российскую короткометражку.
- Вы не только актер, но и преподаватель в Дальневосточной академии искусств. Сегодня много разговоров о том, как обстоит дело в этом учебном заведении. В одном из интервью художественный руководитель театра имени Горького Ефим Звеняцкий сказал, что академия – это его боль. Как вы считаете, в чем нынешние проблемы академии искусств?
- Главная проблема в том, театр сейчас не популярен среди людей, которые хотят посвятить ему жизнь. С каждым набором в академию студенты все меньше и меньше понимают, что такое театр.
Некоторые ребята идут в академию с желанием быть нужными, известными, модными. Они надеются, что их научат тому, что поможет им стать очень востребованными на сцене. Но большинство приходит, вообще ничего не зная о театре, даже, кто такой Станиславский! В глазах абитуриентов нет понимания, зачем они идут на театральный факультет. По крайней мере, я не вижу. Может, потом, в процессе, у кого-то это понимание появится. А пока сразу видно, что желания понять нет.
Такой студент закончит учебу и пойдет заниматься чем-нибудь другим, но не театром.
- Большинством студентов движет желание славы, известности?
- Наверное, в чужую голову не заглянешь. Может, в академию идут потому, что там, на первый взгляд, легче, чем в других вузах, - не надо сдавать химию, физику. Но потом понимают, что есть сложность иного свойства. И вообще просто, без сложностей, ничего не бывает.
- Вы молодой преподаватель с небольшим актерским опытом. Как вы думаете, уже накоплен тот багаж, который позволяет учить?
- Мне кажется, я мало чего накопил. Пока редко вмешиваюсь в творческую жизнь студентов, потому что не могу дать им много правильного. Рассказать, показать, пошутить, легко что-то объяснить я смогу. Но объяснить правильно, - а это все-таки профессия, - и вложить что-то в человека, чтобы он стал мастером своего дела, имел полное понимание того, зачем он это делает, таких сил в себе я пока не чувствую. Поэтому и не берусь этого делать.
- Что вы преподаете?
- Актерское мастерство. Занимаюсь, конечно, и вспомогательной работой. Курс ведет мой отец (Александр Иванович Запорожец, заслуженный артист России. – Ред.). Все на нем, он - мастер курса, а я занимаюсь тем, что могу взять какой-то фрагмент и попытаться его сделать со студентами, ответить на их вопросы. Я работаю кем-то вроде подмастерья у настоящего мастера.
- Телевизионной аудитории вы знакомы по съемкам в рекламе. Какие наиболее креативные предложения в этой области творчества вам поступали?
- В последний раз я снимался в рекламе колбасы. Мне искренне понравились ребята, которые снимали эту рекламу. Они показались мне самыми профессиональными из тех, с кем я работал прежде.
Занимаются своим делом очень творчески, к рекламе подходят не совсем, как к рекламе. Для них это еще и работа, за которую они болеют всей душой. Для меня это было неожиданно.
- Вы получили удовольствие от съемочного процесса?
- Да, было ощущение, что они снимают полнометражный фильм, почти "Анну Каренину", где каждая мельчайшая деталь должна работать на восприятие и на понимание того, что хотели сказать авторы. А ведь они делали это в рекламе! Настолько им интересна задача. Мне очень понравилось такое отношение к делу.
- У вас был и опыт работы ведущим на телевидении?
- Да, я вел программу "Новый день" на ОТВ. Этот любопытный процесс – будить народ - мне тоже очень нравился. Было весело и интересно какое-то время. Потом те люди, с кем я начинал работать, уехали, мне стало неинтересно, и я ушел. Работа перестала приносить удовольствие.
- По вашему мнению, без удовольствия в работе не обойтись?
- Мне кажется, да. Самое неприятное было даже не в том, что кто-то из моих коллег уехал, им не пришлось вести эфир с другими людьми – как раз в этом никакой сложности не было. Проблема состояла в том, что пропало удовольствие, которое я получал в первые дни работы на телевидении. Особых денег это не приносило. Просто было удовольствие: вставать в 5-6 утра и приезжать в студию, чтобы сказать огромной аудитории "доброе утро" и много других хороших слов.
