О том, что творческая работа будет носить строго экспериментальный характер, один из главных гостей фестиваля "Метадрама-2019", питерский режиссер Дмитрий Волкострелов заявил еще на предварительной пресс-конференции.
Гость подчеркнул, что приехал без пьесы и неизвестно, появится ли она в принципе, потому что для него, как для режиссера, важно понимание контекста места, в котором он работает. "Когда я ставлю спектакль в Москве или Петербурге, я представляю, чем там живут и дышат, а сюда лететь с готовой пьесой восемь часов – мне кажется это странным".
Творческий эксперимент в итоге реализовался в часовое путешествие из Москвы во Владивосток, но не по местности, а по карте, с посещением всех крупных городов, чекингом достопримечательностей, типа "Пятерочки" и "Л"Этуаль", фоновым уличным владивостокским шумом и описаниями трех опять же владивостокских маршрутов, которые актеры театра сами и составили: "прохожу площадь Борцам за власть Советов, впереди бухта Золотой Рог – это медитативное упражнение принесло свои плоды и вечер прошел если не спокойно, то нейтрально…".
В духе постмодернистской эстетики в суровый ряд типичных владивостокских мест режиссер добавил неожиданные цитаты из романа Мишеля Уэльбека "Карты и территории" и из рецензии Анны Наринской на этот роман. Эксперимент владивостокская публика оценила: финиширование в крайней точке Владивосток, театр Молодежи было встречено бурными овациями. А мы поговорили с одним из самых интересных современных режиссеров, основателем питерского "театра post" про изменения классического театра и усложнение человека.
— Дмитрий, на пресс-конференции вы сказали, что приехали во Владивосток без истории, чтобы на месте что-то понять про город и создать адекватное ему. Уже понятно, про что будет спектакль?
— Я, конечно, лукавил, что приехал без истории. И я бы не сказал, что мы занимались здесь только поиском какого-то нарратива. У меня были мысли относительно постановки, было название "Карта и территория", которое и осталось. Но не могу сказать, что во владивостокской работе вообще будет присутствовать история в привычном понимании этого слова.
— Постдраматический театр вообще отказался от нарратива?
— Я не готов говорить за весь постдраматический театр и не говорю, что мы отказывается от нарратива. Просто он бывает разный и может состоять из разных вещей.
— Диктат языка по-прежнему актуален для театра?
— Я не уверен, что диктат принципиален. И мне не нравится слово "диктат", если говорить применительно к театру или к искусству. Да и в жизни это слово мне не очень нравится. Просто мы расширяем пространство. Если раньше действительно основным интересным средством выражения был язык, слова, то сегодня, помимо этого, мы используем и другие средства.
Некоторые истории, некоторые нарративы происходят помимо слов: мы можем ехать в поезде, смотреть из окна на какой-то пейзаж – и в этом тоже есть некий нарратив. А пейзаж может быть разным: пустыня или пересеченная местность – и это будет разный опыт, и в этом опыте нужно остаться и какое-то время в нем побыть. Звуковой ландшафт, визуальный ландшафт вызывают разные состояния, разные истории.
Дмитрий Волкострелов. Фото: Мария Бородина, ИА PrimaMedia
— Какое глобально у вас сегодня ощущение от действительности, которое сегодня репрезентируется в театре? Оно поменялось, на ваш взгляд, с тем ощущением, которое показывал театр классический?
— У меня разное ощущение от действительности: сегодня – одно, завтра – другое, зависит от настроения, самочувствия и так далее. Я стараюсь избегать каких-то обобщений, глобализаций. Есть прекрасный термин – глокал, когда мы находимся в состоянии глобального и локального – вот это мне кажется интересным: в локальном искать глобальные вещи и наоборот.
— Можно ли обозначить корпус проблем, которые исследует современный театр либо это всегда очень ситуативно?
— Я не могу говорить за весь современный театр. Наш "театр post" озабочен разными вещами.
Когда мы начинали в 2011 году, написали даже небольшой манифест, где указали, что занимаемся современными текстами и историями, исследуем современность. А недавние наши премьеры – это спектакль по дневникам итальянского художника XVI века и спектакль по берестяным грамотам.
Это не говорит о том, что мы перестали заниматься современностью, потому что была одновременная премьера по пьесе современного автора Павла Пряжко "Сосед". Просто иногда возникает ощущение, что в современности, в которой мы живем сегодня, мы пытаемся прозреть будущее, как-то его увидеть и сформировать его для себя в голове.
А сегодня ощущение от общества, от страны, что проект будущего пока не очень присутствует.
— Потому что все уже произошло и все случилось? Нам осталось все переживать только "post" — именно поэтому этот термин лепят куда угодно: посттеатр, постирония, постправда?
— То, что этот термин лепят куда угодно – не совсем правильное утверждение. Понятие "постмодернизма" возникло достаточно давно – это не идея последних пяти лет...
— Но он и закончился давно?
— Нет, постмодернизм – это такая вещь, которая никогда не закончится. Это метод работы и анализ современной реальности, который можно использовать в любое время. И даже через тысячу лет можно использовать постмодернистские методики, чтобы работать с искусством. Это изобретение, которое действует везде и всегда, просто им можно пользоваться или не пользоваться.
Название нашего театра появилось в 2011 году, по современным меркам восемь лет – это огромное расстояние. Но я бы не стал говорить, что сегодня все активно используют этот термин. Книга Ханса-Тиса Лемана про постдраматический театр написана в 90-е годы прошлого века.
Дмитрий Волкострелов. Фото: Мария Бородина, ИА PrimaMedia
— Но он, кстати, характеризовал постдраматический театр через ряд негативных характеристик, отличающих от классического: что это не подмостки, отображающие мир, не фиктивный космос, не репрезентация характера через речь, не циркуляция мельтешащих образов. За прошедшее время уже сложилось какое-то положительное понимание постдраматического театра?
— Я, кстати, не согласен с господином Леманом: и сегодня существуют драматурги, которые занимаясь постдраматическим театром, остаются в словесной парадигме.
Я, кстати, не согласен и с самим термином: лучше современный театр – театр, который занимается современностью, современным искусством, анализируя их. Потому что есть современное искусство, которое работает с современностью, есть иконопись, которая тоже создается сегодня, но это не современное искусство, потому что оно занимается другими вещами, работает в определенном каноне. У вас на площади построили храм – мы же не можем сказать, что это современная архитектура, хотя его построили сегодня.
— Тогда как объяснить ваше обращение к текстам древнерусской литературы? Это явление того же порядка, что и явление храма в сегодня?
— Тот спектакль, который у нас получился, действительно работает с текстами X-XII веков, берестяными грамотами, но делаем мы наш спектакль с помощью современных методов. Это партисипаторный спектакль, то есть участие зрителя в нем обязательно. Мы предлагаем зрителям стать его участниками, и если все откажутся, спектакль не состоится.
— Современный герой современного театра – он кто?
— Современный герой разный. Одна из важных вещей, которую открывает искусство, работая с современностью, — это усложнение понимания того, что есть человек. И это безусловно отражается и на обществе, и на развитии человечества.
Когда в Германии, допустим, появляется третий пол и это становится частью общественной жизни, частью бюрократической жизни, потому что прописывается в паспорте, – это нормальное развитие человечества, усложнение связей между людьми, усложнение понимания того, что есть человек, какой он есть, что человек может быть не только мужчиной или только женщиной. Люди усложняются – вот, что происходит с человечеством.
За короткий срок на наших глазах поменялась человеческая мораль. Если в 50-е годы прошлого века актрисе, снимаясь в кино, было нормально переспать с режиссером, а потом еще и с оператором, то сегодня, очевидно, отношение к этому совсем другое. Связи между людьми становятся сложнее, тоньше и многообразнее.
Если бы мы рассказали Шекспиру, что мы видим и понимаем, читая трагедию "Гамлет", то он бы очень удивился, потому что он совсем этого не писал и такие смыслы не закладывал. А мы их извлекаем, просто потому что у нас усложнилось понимание, что такое человек, что он может, какой он.
— С вашим обращением к берестяным грамотам можно увязать попытки визионерства?
— Есть разные теории времени. Есть версия линейного времени, что с каждым шагом мы удаляемся от исходной точки, а можно представить время как некую спираль. И если мы движемся по спирали, то обнаружится, что расстояние между двумя точками гораздо меньше, чем по линии. И для меня важной и интересной историей было именно приблизить время бытования берестяных грамот к современности. Читая жалобу жены XI века, которую муж прогнал из дома и она просит защиты у брата, ты понимаешь, что вроде бы дистанция пройдена, отношения усложнились, но какие-то вещи остались. И интересно обнаружить их связь.
Дмитрий Волкострелов. Фото: Мария Бородина, ИА PrimaMedia
— Расскажите про самый большой успех и самый большой провал за время существования "театра post"?
— У нас все-такие другие отношения с театром и искусством. Когда мы работаем над спектаклем, мы просто работаем над спектаклем, не строя прогнозов по поводу его успеха. Нам вообще это малоинтересно. Если думать о том, как быть успешным сегодня в сфере русского искусства, то очевидно, что нужно делать другие тексты и другие пьесы с совсем другими актерами. Нет. Мы занимаемся тем, что нам интересно и что мы хотим делать. И по теории вероятности будет какой-то процент людей, которым это тоже будет интересно. Прогнозированием своего успеха занимается совсем другое искусство: в Голливуде, например, собирают фокус-группы. Хотя сейчас и это уже не работает. "Титаник" Джеймса Кэмерона никто не хотел запускать в производство, предполагалось, что история про затонувший корабль, случившаяся сто лет назад, никому не будет интересна. То же самое было с "Аватаром" — утверждали, что 3D очки никто не захочет надевать.
— Улавливание духа времени как происходит?
— Оно, прежде всего, в языке. В Казани мы работали над спектаклем про подростков "Карина и дрон" по пьесе Павла Пряжко. Он, как автор, очень чуток к языку. Во время работы над этой пьесой он очень много общался с друзьями своего племянника, слушал, как они разговаривают. И когда я читал этот текст, мне постоянно приходилось заглядывать в интернет, так как я не понимал, о чем речь. И это было очень сильное впечатление, что выросло другое поколение, которое я совсем не понимаю.
